Мысль о том, что Август как-то ограничивал свободу писателей и мыслителей, совершенно беспочвенна. Ливий, будучи антицезарианцем, стремился сохранять собственную независимость и не спешил принимать покровительство Августа. Его репутация ни в коей мере не страдает в этом смысле, как, например, его точность в отношении деталей. Ливий вполне определенно дал понять, что он излагает особую теорию политического развития Рима. Его история – не просто набор фактов, но и описание последовательной эволюции[33]. Несмотря на свою оппозицию правящей партии в Риме, его история стала образцом исторического жанра его страны.

Антицезарианизм Ливия навел Августа на некоторые мысли. Он хотел видеть то, чего не мог дать Ливий, – нечто глубоко связанное с теми бессмертными традициями, которые он любил. Есть некоторые сведения, что он предложил (прямо или косвенно) Горацию написать поэму, которая стала бы дополнением мифического или эпического пролога к истории Ливия. Гораций отказался, сославшись на то, что он не сможет написать подобного произведения, и такое его мнение о себе было совершенно правильным. За эту задачу взялся Вергилий, и в результате получилась «Энеида». Идею предложил Август, а Вергилий ее воплотил. Сама идея не предполагала лишь упражнений в виртуозности стихов. «Энеида» не только излагала приключения Энея, но и мысли, касавшиеся предназначения Рима и некоторых его фамилий. «Энеида», как и «Сказание о короле Артуре», была искренней патриотической пропагандой: она брала начало в глубине веков и, будучи почти сказкой, превратилась в великую религиозную поэму, дав Риму теоретическое обоснование и главные основы.

Для Марка Антония Вергилий написал четвертую эклогу; для Августа создал громадный эпос, уходящий корнями во времена падения Трои, когда Эней на своем пути на Запад искал новую родину; он описывает его приключения, поселение в Италии, предсказания, сопровождавшие это поселение, предсказывает будущее величие города, который тот должен построить, и судьбу его потомков, которые будут им управлять, то есть род Юлиев. Это предоставляло Августу тот престиж, которого у него не было ранее. Авторы произведений часто поражаются или пугаются того, что выходит из-под их пера, но, вероятно, Август становился все более и более могущественным в поэтическом представлении, по мере того как продвигался сюжет поэмы. Даже и теперь очень трудно выйти из того магического круга, который Вергилий начертал для нас. В действительности почти невозможно убедить себя в том, что Гай Октавий, выходец из семьи среднего класса в Велитрах, не есть тот предназначенный судьбой герой, золотое дитя, потомок божественной фамилии. Все это было одновременно и стимулом, и охранной грамотой римского мира. Это способствовало благородной вере в особую миссию Рима и убеждало в божественном предначертании верховной власти. Для человечества такая вера весьма благотворна.

Очень плохо (говорит Гораций), когда мы видим в роще лишь дрова и бревна. Однако не Гораций, а Вергилий сообщил дух святости и блеска римскому имени и судьбе Рима, он также перевел верховную римскую власть из власти мирового господства в верховенство божественных сил, направляемых божественной волей. Это определение долго еще объясняло римское господство. Оно восходило, как официально заявлялось, к божественному началу и Провидению; оно восходило к тем далеким предкам, которые были потомками божественной силы. Оно основывалось не на праве завоевания или превосходства силы, а на моральном праве, которое правит миром.

Можно сомневаться в том, что Вергилий самостоятельно обратился бы к теме «Энеиды», не будь Август автором этой идеи и не представляй он собой образец для добродетельного Энея. Именно Август мог предвидеть результат и воздействие подобного рода произведения, степень его распространения. Но Август всегда так и поступал – он искал людей, которые могли сделать то, что сам он совершить не в силах; он прокладывал им путь, устранял препятствия и во всяком деле использовал способности своих друзей.

Есть еще одно отличие эпохи Августа. Он и его приближенные восхищались и искали совершенства во всем – и в произведениях литературы, и в искусстве. Август всегда любил смотреть на совершенные вещи. Они заняли место великих деяний веры, которые несут успокоение некоторым людям. Он ничего не знал о концепциях, дающих нам нравственное удовлетворение, обещая совершенство, которое наступит позже. Он не мог сидеть сложа руки, будучи уверенным, что Бог на небесах позаботится о том, чтобы все было прекрасно в этом мире. Но как для нашего психического здоровья важно смотреть на вещи без изъяна, так и ему необходимо было созерцать такие вещи. В конце концов, совершенство – это обещание того, что нечто большее столь же совершенно, пусть и в самом себе.

Для римлян и еще больше для измученных жителей провинций, которые целое столетие страдали от тягот постоянных гражданских войн, время богатства, устремленности и надежд римского мира, в правление Августа действительно казалось золотым веком. Некое истощение сил было остановлено, и вновь жизненные силы людей стали накапливаться, и чем дальше, тем больше. Казалось, никогда не было столь мудрого правителя, как Август: никогда не было столь великой поэзии, которая творилась под его покровительством, архитекторов, которые строили бы столь великолепные здания по его приказу, или правителей, которые управляли миром от его имени. Впервые человечество испытывало радость от единого цивилизованного правления по единым законам. До сих пор они лишь отдавали и ничего не получали взамен. Теперь вдруг вместе с миром Августа награда стала изливаться на них полным и мощным потоком.

Августу необходимо было обеспечить стабильность. Но как поступить, чтобы защитить весь римский мир?

Мы уже видели процесс, в который был вовлечен Август. В первые десять лет своей карьеры он состоял в комитете триумвиров, созданном для реорганизации государства. В течение года после роспуска комитета он по общему согласию продолжал обладать теми же полномочиями. Затем он стал консулом и в течение нескольких лет оставался на этом самом достойном посту Римского государства, удерживая и бывшую власть вместе с полагавшимися привилегиями, предложенными его современниками. Ему надо было привести все это в порядок и уравновесить свою официальную позицию и действительную власть, чтобы она была понятной и могла быть воспринята и продолжена его преемниками, когда придет время. Однако если он сделает свою власть лишь временной, все утратит смысл; ее стоило упорядочить лишь в том случае, если она будет в Риме постоянной.