Рода сжала голову, закрыла глаза. Как одолеть колдуна, она не знала, почему не может его коснуться — тоже, равно и где его теперь искать. А главное, как предупредить брата? Оставалась единственная возможность, единственная связь с Явью.

— Волот! — закричала она, всматриваясь в извивающуюся синюю бездну над головой. — Волот!

* * *

— Волот!

Глас рвался из самого сердца, изводя, пульсировал в венах. Явь держала крепко, не отпуская ни на миг, но в то же время не могла подавить окрики Нави. Громогласная толпа ещё как-то отвлекала витязя от тяжёлого состояния, но покинув ярмарку, Волот стал слышать голоса духов более явственно. А тут ещё и замолчавшие Баровит с Умилой. Ничего другого ожидать от друга не приходилось — Баровит всегда замыкался, стоило случиться чему-то. Он не был из числа тех, кто изливал душу, спешил за советами или делился невзгодами. Стойкий в бою, стойкий в жизни — каменная гора. Но всё же у всего есть предел, и у Баровита он тоже был. Волот хорошо понимал, что накапливающаяся летами боль рано или поздно обратится оползнем. Нужно было что-то делать. Хотя бы ослабить «узду» со своей стороны, но разделят ли такое решение отец с Умилой? Посмотрев на сестру, вцепившуюся в руку Баровита, Волот тяжело вздохнул — вряд ли.

Вскоре показалась калитка их двора. За всё время, кое занял путь от Радмилиного дома до их собственного, никто не проронил и слова. В саду царила тишь, мирно кудахтали куры, в оконцах мелькали Голуба с Малушей.

— Ступайте в дом, я покамест здесь побуду, — растирая виски, пробурчал Волот.

Умила лишь сейчас заметила терзания брата, встревоженно посмотрела на Баровита. Зорька кивнул немому вопросу, поцеловав её в лоб, поднялся в сени. Омуженка приблизилась к брату, коснулась плеча. Опустившись на колени, Волот замедлил дыхание, пытаясь войти в межмирье. Явь размывалась, отступала.

В слепящем свете канули очертания хором и сада, холод окутал тело. Глас усиливался, нитью тянулся в Навь. Спускаясь с бесконечно длинного склона, Волот пытался разглядеть хоть что-то в сиянии межмирья.

— Волот…

Глас пленил, увлекал за собой. Свет иссяк, уступив отражению яви, — небольшая поляна предстала перед витязем, за ней развернулся густой, непроходимый лес.

— Волот, — голос донёсся из-за сплетённых крон.

Воин шагнул к лесу, но неведомая сила оттолкнула его, не принимая живое биение в мир мёртвых. Волот вновь шагнул, вопреки предупреждению. Хлад сдавил горло, лишая воздуха; невидимый груз обрушился на плечи, прижимая витязя к сизой траве. Хрипя, Бер попытался отползти к свету, но попытка дала ничтожный результат — единственное, что он смог, так это повернуться к белому сиянию. Но и этого оказалось достаточно. Силуэт сестры пробился сквозь поток света, Умила сжала его руку, рывком вырвала из объятий Нави.

Тяжело дыша, Волот сжал землю, вырывая траву. Сестринские руки ласково поглаживали волосы, тихий голос шептал что-то успокаивающее. Чувствуя себя истощённым, витязь привалился к яблоневому стволу, взглянул на Умилу.

— Отчего ты уходишь так глубоко? — спросила она. — Отчего не остаёшься в межмирье?

— Ко мне взывали из Нави, — прошептал Волот, прикрыв глаза. — Из ближней, да всё ж глубоковато для меня.

— В Навь токмо Зорька вхож, — заметила сестра, — ему скажи о гласе.

— Я не ведаю, кто взывает мне. А Зорьке, прежде чем в Навь соваться, надобно знать кого искать.

— Что хотят от тебя?

— Неведомо мне то, — устало вздохнул брат, — вот токмо не отпускает меня глас… Передать что-то желает… Побудь со мной, сила вскоре вернётся.

Умила улыбнулась, присела рядышком. Сжав его ладонь, ласково погладила.

— Спой мне, — не открывая глаз, попросил Волот. — Колыбельную, что мать пела.

— Как она её пела, не помню. Да вот тятька частенько её мне напевал.

Медвежонок ты лесной, спи в берлоге под сосной.

Баю-баюшки-баю, малу чаду напою.

Напеваю Велес идёт, сны во коробе несёт.

Его короб разрезной кладит сон да под сосной –

Во берлогу для тебя, приготовил загодя.

Дабы сладко почивать, медвежонку сны глядать.

Матерь на ушко поёт, сладкой дрёмой обдаёт.

Во берлоге ты сопи, по медвежьему храпи…

* * *

В просторной светлице хлопотала Малуша, выставляя на стол резные блюда. Скоро подоспеют щи, потомятся мясо и репа. Хлопот у молодой работницы хватало, к тому же расслабиться не давала строгая баба Голуба. Покосившись на сидящего у окна Демира, девушка вздохнула — воевода казался ей излишне замкнутым и нелюдимым. Утром обычно он занимался плотничеством, ухаживал за садом, а ближе к вечеру садился у окна и наблюдал за клонящимся к горизонту солнцем. На все расспросы он отвечал односложно, беседы не поддерживал… ни с кем. Хотя с кем ему было говорить? Дед Молчан и сам любил помолчать, от болтовни Голубы уставала даже Малуша, а Демировы дети полдня пропадали то на дружинном дворе, то ещё где-то. И всё же крылась глубокая печаль в голубых глазах воеводы, посему девушке не хотелось лишний раз тревожить хозяина пустыми расспросами.

В сенях скрипнула дверь, звук шагов заставил Малушу повернуться. Баровит вошёл в светлицу, увидав Демира, остановился посреди комнаты.

— Малуша, — сказал он, — поди отдохни.

— Ну что ты, Баровит, — улыбнулась девушка, — я не устала.

Тяжёлый взор охладил пыл труженицы, стёр улыбку с лица. Вытерев о передник руки, девушка в замешательстве взглянула на Демира, но воевода продолжал молчать.

— Пойду узнаю, может, Голубе помощь надобна, — неуверенно пролепетала она, выходя из светлицы.

Убедившись в том, что Малуша ушла, Баровит приблизился к воеводе, опустился на лавку. Демир лукаво улыбнулся ему, скрестил на груди руки.

— Дабы ты вот так скрытничал, причина весомая надобна. Что ж, говори уже, не молчи.

— Отец, — помявшись, начал витязь, — может, ничего из того, что скажу, по сердцу тебе не придётся. Да мне важно твоё благословение. Коли не будет на то воли твоей, поперёк не пойду.

Слова сына отозвались холодом, ползущим по хребту. Сердце учащенно забилось, брови нахмурились, скрывая сотни вспыхнувших дум.

— В том сомнений нет, — умело скрывая волнение, сказал Демир. — Говори, а там посмотрим, что с этим делать.

Говорить с учителем о наболевшем почему-то было проще, чем с Волотом и, уж тем более, с Умилой. Баровит знал, что отец поймет его, примет. Боясь, что кто-то нарушит их единение, витязь поспешил объясниться.

— Первое, о чём сказать хотел…

Демир выжидающе изогнул бровь.

— Ты, наверняка, заметил, что я не так себя вёл в последнее время… не так, аки раньше…

— Заметил, — перебил воевода, ухмыльнувшись. — То молодость, горячесть да мудрости нехватаемость.

— Ты знаешь, с кем та «нехватаемость» связана? — насторожился Баровит.

— Ясное