Впрочем, может быть, есть какие-то иные, высшие соображения, почему и Путятин идет сюда, а не на Гаваи. Неужели он хочет здесь нашу колонию со временем образовать? Скорее всего, не рискнул идти вокруг Горна. «Паллада» — судно старое ведь и гнилое».

Скалы с пышными лесами полукругом обступили бухту. Под ними раскрылась веером широчайшая ровная отмель. Бухта ограждена от океана тянущейся с мыса на мыс проредью больших и малых камней, накиданных природой. Зеленые волны, почти невидимые вдали, подходя, на камнях вдруг поднимаются во весь рост, выскакивают с бешенством, все в пене, и перемахивают в бухту вместе с облаками брызг.

Весной, когда льды разошлись в большой Авачинской губе, губернатор Камчатки Василий Степанович Завойко, желая ускорить ход дела, поставил команду порта прорубать канал во льдах ковша для вывода «Оливуцы».

Вскоре Чихачев плыл к югу в обществе старых своих сослуживцев… Встреча с кораблями Путятина назначена была на Сандвичевых островах. Туда же для усиления эскадры должен подойти с Аляски транспорт Российско-американской компании «Князь Меншиков», с тем чтобы адмирал явился в Японию не с двумя судами, а с целой эскадрой.

Но на Гавайских островах эскадры не оказалось. Получено было от Путятина письмо из Англии. Он шел вокруг мыса Доброй Надежды и назначал свидание в порту Ллойд на островах Бонин-Сима.

На «Князе Меншикове» прибыли с почтой курьеры из Петербурга. По случаю ожидаемой войны следовали они через Америку. Лейтенант Кроун оказался знакомым Николая Матвеевича.

Американский коммодор Перри с эскадрой из четырнадцати судов, из которых чуть не половина пароходы, уже прошел к берегам Японии, чтобы потребовать там заключения трактата о мореплавании и торговле и открытия японских портов для всех европейских наций. Среди шкиперов и торговцев только и разговора было, что про эту эскадру. О ней пишут во всех газетах.

Курьеры также сообщали об этой армаде любопытные сведения. Американцы провожали ее с энтузиазмом, и по всей стране происходили патриотические манифестации.

Второй курьер, дипломатический чиновник Федор Николаевич Бодиско, — совсем еще молодой человек, как и сам Чихачев. Оказалось, сын бывшего русского посланника в Вашингтоне, вырос и воспитан в Америке и сам поэтому производит впечатление совершенного американца, в хорошем смысле слова. Держится просто, с достоинством. Тому, что Чихачев рассказал про действия в Приамурье, придал, кажется, какое-то особое значение. Вид у него был такой, словно его осенило, как будто вдруг для него решилась задача, с которой он давно не мог справиться. Задал несколько вопросов, но сдержанно, словно не желал прежде времени обнаруживать интереса. Либо беспокоился, не дутое ли это все, может быть знал, как у нас дела делаются. Вообще с ним невольно чувствуешь себя как с иностранцем.

«Красив и молод!» — думал Чихачев, возвратившись на «Оливуцу» после первой встречи. Хотелось бы подружиться. Впрочем, неудобно это выразить. Николай Матвеевич и сам держался с достоинством и сразу не сходился, как бы ни нравился ему человек.

Право, американец, но не похож на тех, что шляются у побережий Охотского моря. Там само слово это понимается как пугало.

Черноволос, высок, голубоглаз, кровь с молоком, пышет здоровьем. В нем чувствуется дух республиканский во всем, какие бы ни были его убеждения. Видно по человеку, что вырос в иных условиях, смотрит прямо, просто, с оттенком трезвой смелости. Чиновник, а нет в нем ничего чиновничьего. Один вид его — пропаганда республиканских идей, да и только. Жизнь, конечно, совершенно не так сложилась, как у Николая Матвеевича, таких тягот он не испытал, да и не знает, каковы они. Тем не менее никакой неприязни к себе он не вызывал.

Встречался еще с ним Николай Матвеевич и заметил, что Бодиско в восторге от Америки, может быть влюблен в нее, но предан России искренне и горячо, желает в душе чего-то, что сказать неудобно, либо… несбыточно.

Говорил много о торговле и о промышленности в Америке, о том, что большое будущее принадлежит акционерным обществам. Все запоминалось. Говорит всегда так спокойно, холодновато даже, но серьезно и значительно. Про Амур только один раз спросил, установлено ли сообщение по реке с устьями, и, узнав, что нет, более не поминал.

«А что-то на нашей косе? — думал Чихачев, оставаясь один и глядя на волны, что бьются во время прибоя на рифах. — Дочь или сын у Геннадия Ивановича и Екатерины Ивановны? Екатерина Ивановна хотела дочь. Доставил ли Кашеваров для экспедиции продовольствие осенью? Были ли еще суда? Как зима прошла? Пошла ли экспедиция в гавань Хади?»

Сами мысли эти не вязались с той роскошью и благодатью, которая была разлита вокруг в природе и такое влияние имела на всех окружающих, за исключением матросов, которых школили и тиранили, как обычно, не давая им опомниться, заставляя делать зачастую ненужные дела: драить без конца палубу или медь, только бы не сидели без дела.

Чихачев не представлял себе, что за личность адмирал Путятин и как он встретит. Как-то странно адмирал действует! Ведь американцы уже пошли в Японию. Зачем же наши ходят в Манилу, на Яву и еще куда-то? Не зря ли теряют время? Знакомятся? Ждут, что американцы первые явятся, да и покажут себя во всей красе? А мы пойдем с целями более гуманными, и разница будет видна. Если так, то, во всяком случае, эскадра должна прежде всего пойти туда, где самое важное: к Геннадию Ивановичу, на Амур, помочь там и, основываясь на открытиях, совершенных экспедицией, продолжать ее дело, описать свои гавани, изучить фарватер. Одновременно действовать в Японии. Снестись с Муравьевым и действовать сообща. Как, верно, обрадуется адмирал, узнав о наших открытиях. Но неужели и тут скажутся отзвуки той ужасной интриги, что ведется в Петербурге между партиями?

«Торговля и договоры с Японией нужны. Это счастье, если с ней и с Китаем у нас будут естественные и правильные отношения.

Но прежде всего надо свои позиции укрепить. Это важней, чем знать, какие силы у европейцев на Яве и Маниле. А у нас в Приморье вот-вот все может на волоске повиснуть».

Но вот в море видны очертания двух судов. Какой вид торжественный! Да, волнуешься, ожидая. Опытный глаз сразу различает: фрегат и шхуна. Идут гордо и величаво, под всеми парусами. Сердце застучало у Николая Матвеевича, когда стих грохот якорей и цепей в бухте и пришло время отправляться на «Палладу».

Хотелось бы с Федором Николаевичем кое о чем посоветоваться, да не следует выказывать себя неопытным. С «Оливуцы» отправились Чихачев и Назимов[28], с «Князя Меншикова» — капитан Фуругельм и оба курьера — Кроун и Бодиско.

На «Палладе», как кажется Чихачеву, вид у матросов бравый, рослые все, плечистые, один к одному. Офицеры обступили прибывших. Объятия, расспросы. Выстроился караул, оркестр из четырнадцати трубачей. Вышел адмирал…