– Иди в комнату, – и вновь уставился намонитор компьютера.

На следующий день мы с Родионом поехалисмотреть квартиру, которую он уже успел снять для моей сестры и матери.Квартира оказалась очень даже просторной, «трешкой», расположенной в новомкрасивом доме. Осмотрев ее, я была просто потрясена и, повернувшись к Родиону,первым делом спросила, сколько я должна за нее платить.

– Это не твои проблемы, – уклончивоответил мужчина.

– Как не мои?

– Хозяин заплатил уже за три года.

– За сколько? – Мне показалось, что этомне снится. Олег платил за снимаемую для меня квартиру помесячно, и это держаломеня в постоянном напряжении.

Увидев мою растерянность, Родион вручил мнеключи от квартиры и не без ехидства сказал:

– Не знаю, чем уж ты так хозяину приглянулась,но три года – тебе в подарок.

– Спасибо, – не веря тому, чтопроисходит, произнесла я.

– Это ты ему говори, а не мне. Я бы тебе икопейки не дал.

Не обратив внимания на эту колкость, я вспомнилаДимкины слова о том, что я разучилась обижаться, и села в машину.

– Ну, и где твое родовое поместье?

Назвав адрес, я стала смотреть в окно и, кактолько мы подъехали к дому, прижалась к стеклу и с болью в голосе произнесла:

– Тут я живу.

– Это шутка?

– Родион, мне совсем не до шуток. Тут япрожила все школьные годы.

– И этот полуразвалившийся дом еще стоит? Какон до сих пор не рухнул?

– Не знаю. Мне иногда самой страшно по ночамстановилось. Проснусь, лежу, в потолок смотрю и думаю, что он сейчас на меняупадет и задавит. Внутри все стены потрескались. Куски штукатурки отваливаютсяи прямо на голову падают.

– Удобств, я так понимаю, здесь никаких нет.

– Нет. Туалет на улице. Холодная вода – вколонке. Эти вечные тазики, замерзшие руки. Как вспомню, так вздрогну.

– Вот Россия-матушка! А я и не думал, чтотакие дома еще остались.

– Как видишь. Антиквариат, – улыбнулась яи вышла из машины.

Как только мы зашли в дом, я увидела пьянуюмать в окружении алкашей, распивающих суррогатную водку. Во главе стола восседалтот самый Степан, который в прошлый раз отобрал у матери все деньги, вытащенныеею из моего кошелька. Увидев меня, мать тут же вышла мне навстречу и развеларуками.

– Дочка, а это твой новый хахаль? Что-тобольно молодой. Ты же по старикам любишь шляться. А у него деньги есть?! –От матери разило таким перегаром, что впору было затыкать нос. Она заметносдала, еще больше постарела, опухла и уже ничем не отличалась от тех женщин,которые каждый день пьянствовали у магазина.

– Прекрати!

Не говоря ни единого слова, я проделала тот жетрюк, который проделывала много раз, и, собрав все составляющие застолья встарую, видавшую виды скатерть, вынесла все это на ближайшую помойку.Вернувшись обратно к недовольным алкоголикам, я распахнула входную дверь и указалаим на выход.

– Теперь все выстроились в колонну, и шагоммарш из этого дома!

– Это ты отсюда сейчас шагом марш! –принялась заступаться за своих друзей мать.

На этот раз нервы не выдержали у Родиона.Видимо, он вообще не привык вращаться в подобном обществе и, сморщив нос,первым делом выкинул пинком из квартиры Степана.

– Родя, правильно! Побольше ему долбани, а тоон мне в прошлый раз нож показывал! – кричала я воодушевленно и смотрела,как остальные алкаши побежали, как крысы с тонущего корабля.

Когда в доме не осталось ни одного алкоголика,Родион подошел к матери и брезгливо сказал:

– Давай, матушка, собирай манатки. Пять минуттебе на сборы. Кодировать тебя поедем!

Но вместо того, чтобы начать собирать вещи,мать стала материть нас на чем свет стоит. Она кричала, чтобы мы убирались иникогда больше здесь не показывались. Родион попытался силой затащить ее вмашину, но она запустила в него старым, но достаточно тяжелым утюгом, и мужчинаеле успел увернуться.

– Оставляй ее здесь на хрен, – сказалпокрасневший мужчина. – Ее ни один специалист кодировать не возьмет.

– Почему? – спросила я обессиленно.

– Потому, что у человека должно быть сильноежелание бросить пить. У твоей матери его нет. Чтобы закодироваться, нужно дляначала хотя бы протрезветь. А я смотрю, она вообще не трезвеет. А везти ее втаком виде в приличную квартиру нельзя. Она же все из нее пропьет и ещепонаведет туда непонятно кого. Оля, это деградировавший и спившийся человек. Ейуже ничего не поможет. Сестру свою пожалей, забери ее, чтобы она всего этого невидела.

– Мама, ты со мной едешь?

– Нет! – кричала обозленная мать. –Проваливай отсюда и этого бугая забирай!

– Я у тебя Тоню забираю. Мама, ты понимаешь,что ты совсем одна остаешься?

– Понимаю, дочка. Понимаю. Я не одна. У меняСтепан есть.

– Я Тоню у тебя забираю.

– Если ты считаешь, что ей с тобой лучше, тозабирай, – даже не возражала мать. – А то она меня уму-разуму учитьначала. Мол, пить нельзя. Я сама знаю, что можно, а что – нельзя. Малолетка!

Я хотела было собрать Тонькины вещи, но Родионсхватил меня за рукав и вытащил на улицу.

– Как ты там дышишь? Там же бомжамивокзальными пахнет.

– Это не от матери, – я по-прежнемупыталась оправдать свою мать. – Она всегда чистенькая. Моется постоянно.

– Чем она моется, если у вас даже воды нет?

– Ведра носит с колонки. Это гости так домпровоняли.

– Хорошие гости, ничего не скажешь!

– Родион, я хотела хоть Тонькины вещи собрать.Как же она без вещей-то?

– Да какие могут быть вещи в этом говне?! Поехалиотсюда.

Как только мы сели в машину и я увидела, что кнам бежит мать, я почувствовала, что у меня отлегло от сердца, и всхлипнула:

– Родион, она согласилась. Она хочет поехать снами. Она решила закодироваться.

Я тут же открыла окно и прокричала:

– Мамочка, я знала! Я верила, что ты хочешьначать все сначала. Поехали к специалистам.

– Не нужны мне твои специалисты. Дай набутылку, – слезно начала просить мать.

– Мама, я же тебе столько долларов оставила.Где они?

– Доченька, расходов было много.