Громче всего тема воспоминаний о жизни в пусть чужом, но все же дорогом сердцу семейном гнезде, которой Лопе был на время лишен, прозвучала в «Житейских рифмах», сборнике, первая часть которого была опубликована в 1602 году, а вторая — в 1604-м, одновременно с «Красотой Анхелики». Этот сборник, включающий более двухсот сонетов, многие из которых посвящены Микаэле де Лухан, по своей фактуре и верности избранной тематике, пожалуй, претендует на некоторое сходство со знаменитым «Канцоньере» Петрарки. Поэт в одном из сонетов оправдывает свое поведение, рассказывая историю о том, как однажды Лусинда, кормившая пташку с руки, по недосмотру оставила дверцу клетки открытой и птичка упорхнула; тогда Лусинда простерла к маленькому беглецу руки и воскликнула: «Зачем покидать гнездо, которое создала для тебя твоя хозяйка, так часто целовавшая тебя в розовый клювик?!» И тогда пташка раскаялась в содеянном и вернулась еще более покорной и ручной. В заключение Лопе восклицает: «Ах! Чего только не может сделать с нами плачущая женщина!»

Воспоминания вызывают новые приступы страсти, в результате коих воспламеняется воображение и рождаются новые стихи; видимая простота стиля, природная естественность нисколько не затеняют и не скрывают тех изящных, тонких выразительных средств, что достигаются путем применения самых изысканных поэтических ухищрений. В 1603 году разлука с Микаэлой продолжалась, и Лопе должен был довольствоваться спокойным существованием с Хуаной де Гуардо, и он поверял бумаге свою любовную тоску, находя в этих излияниях способ обмануть самого себя, изнывающего в ожидании встречи. На бумагу ложились строки, в которых он выплескивал свои лирические размышления о разлуке с возлюбленной. Это была своеобразная попытка найти равновесие между пылкой страстностью и необходимостью совершенствования формы стиха при стремлении как можно полнее выразить любовный жар, сжигавший автора. Так, например, в одном из стихотворений Лопе утверждал, что на севере никогда не выпадало столько снега, что весной не расцветало столько цветов, что в Парфии не было выпущено столько стрел, сколько он издал тягостных вздохов, тоскуя по своей любимой:

Своевременная смерть

Однако все эти вздохи и стоны, как оказалось, издавались напрасно, ибо тот, кто их издавал, вскоре увидел, как исполнились самые тайные его желания. В самом деле, в конце лета 1603 года в порт прибыл корабль из Перу; с него на берег сошел прелюбопытный тип, известный искатель приключений, уроженец Севильи, принесший печальное известие, которое, однако же, имело счастливые последствия. На сего господина была возложена благородная миссия: Диего Диас де Кайро перед смертью доверил ему свою последнюю волю, каковую он и должен был передать его вдове. Итак, прибывший из Перу посланец передал Микаэле де Лухан завещание ее покойного мужа, и они вместе предались воспоминаниям, как бы заново прочертив линию жизни этого отважного актера. Диего Диас был в своем роде «пионером», исследователем новых заморских земель. Он без колебаний пересек океан, чтобы пересадить на почву Нового Света побег от дерева искусства театра, обновленного Лопе де Вега, искусства, в силу коего он свято верил, хотя и не достиг в нем больших успехов. Прибыв в Лиму в 1596 году вместе с труппой Габриэля дель Рио, имевшей богатый репертуар, он в ней не удержался и вскоре перешел в комедийную труппу Джакомо Лелио. Жизнь его была трудна, как жизнь всякого актера, быть может, она была еще более ужасной, чем жизнь актеров в Старом Свете, где часто повторяли фразу, постепенно превратившуюся в пословицу: «В Испании нет такого негра, а в Алжире нет такого раба, у которого жизнь была бы хуже, чем у актера». Так говорил Агустин де Рохас в труде, посвященном полной всяческих невзгод жизни бродячих трупп. Но, как бы там ни было, Диего Диас не умер под бременем славы звезды подмостков. После краткого пребывания в Испании, в кругу семьи, он вернулся в Лиму, но карьеру актера продолжить не смог. Конечно, он состоял на службе в одном из самых прославленных театров города — в «Коррале дель Месон де лас Дамас», но исполнял там скромные обязанности привратника. И все же он смог скопить немного денег: тысячу экю. Деньги предназначались его детям, и те должны были получить их официально, через нотариуса. Надо ли говорить, что посланец, принесший столь добрую весть, был хорошо принят и что было проявлено великое усердие, дабы поскорее получить наследство? Да, но что делать, если не умеешь ни читать, ни писать? Следовало позвать на помощь Лопе, что и было сделано. Разумеется, он тотчас же примчался. Благодаря его поддержке Микаэла де Лухан смогла доказать, что являлась законной супругой покойного Диего Диаса и была определена опекуншей над детьми, рожденными в этом браке. Сколько их было? Не менее семи, старшей дочери было четырнадцать, младшему сыну — несколько месяцев: Агустина, Дионисия, Анхела, Хасинта, Марианна, Хуан и Феликс. Все были записаны под фамилией законного мужа их матери. Для того чтобы каждый из них мог получить свою долю наследства, требовалось, чтобы опекунша предоставила гарантии сохранности довольно крупной суммы, отдаваемой ей в управление. Здесь опять решающую роль сыграло вмешательство Лопе: он выступил гарантом, предложив в качестве обеспечения кое-что из своего имущества, а именно два дома в Мадриде, довольно скромных, но все же находившихся в старой столице. Надо подтвердить истинность его заявления? Матео Алеман, его сосед-романист, станет свидетелем. Итак, 10 января 1604 года все собрались у нотариуса: прежде всех прибыла Микаэла де Лухан, не без цинизма и не без бесстыдства приписавшая своему покойному мужу целую кучу ребятишек, из которых по крайней мере трое были не от него, так как он не был в Испании уже лет восемь; но она без всякого зазрения совести объявила о его отцовстве нотариусу по имени Гарсия Гутьеррес де Переа. А кто давал гарантии истинности ее слов? Ее любовник. Любовник, давший поручительство за финансовое положение дел и вносивший свой залог в качестве обеспечения гарантии неприкосновенности «детского капитала»; но само это поручительство и залог подтверждал человек, не внушавший особого доверия, многократно вызывавший интерес у представителей юстиции. Да, живописное то было сборище. Быть может, нотариус оказался не слишком требователен или не слишком щепетилен, а быть может, на него подействовала известность великого драматурга, как-то компенсировавшая в глазах различных органов и инстанций весьма сомнительный статус Матео Алемана. Кстати, господин романист при необходимости умел обуздывать свой крутой нрав, сумел обуздать и на этот раз. Итак, они окружили заботой сию упитанную, обладающую роскошным телом вдовушку. Можно было сказать, что эта троица или четверка представляла собой живейшую картину, сценку из плутовского романа, это был поразительный феномен проявления жизненной силы и дерзкой смелости, почти недоступной для произведения искусства, потому и запретной. Скорее, это реальная жизнь, носившая некую романтическую и «романную» окраску, вторглась в среду искусства, а искусство вторглось в среду морали, чтобы ее укротить. Они все трое, а вернее, вдвоем, подписали некий документ, который, пролежав в пыли, был пощажен временем и словно по воле Провидения попал в руки прославленного дона Франсиско Родригеса Марина, так что мы тоже можем ознакомиться с этим волнующим свидетельством о том достопамятном дне, когда все были так довольны друг другом. Самыми счастливыми, разумеется, были Лопе и его Лусинда, которые могли теперь дать волю своей радости. Они не стали долго выжидать, чтобы отметить счастливый поворот в их жизни. Следует вспомнить, что 19 октября 1603 года они окрестили малолетнего Феликса в Севилье, в церкви Сан-Висенте. Крестил младенца священник Гаспар де Сальватьерра в присутствии Лопе, избравшего в качестве крестного отца ребенка своего друга поэта Эрнандо де Сория Гальварро. В свидетельстве о крещении в качестве отца указан был Диего Диас.