Оказавшись среди этих незаурядных людей, Лопе произвел на них сильное впечатление, о величии его души и богатом внутреннем мире, о его страстной любви и необыкновенной жизни говорили теперь все. Он стал сияющим центром этого кружка, произносимые им речи вызывали живейший интерес и заставляли глаза слушателей вспыхивать огнем вдохновения. Все, кто входил в этот круг, тотчас же ощущали на себе власть этого всепроникающего света, этого пронзительного ума. Лопе очаровывал всех силой своего воображения, обладал удивительной способностью воздействовать на людей. Но сей чародей вынужден был отправиться в Гренаду, где Микаэла играла роли в комедиях. Он оставил у многих чувство глубокой тоски и печали от разлуки с ним, и многие, очень многие с нетерпением ждали его возвращения.

В Гренаде Лопе тоже устроили торжественную встречу. Там его окружили поэты гренадской школы, в том числе Антонио Мира де Амескуа, верный поклонник Лопе-драматурга, Агустин де Техада и Хуан де Архона. Наш герой и здесь остановился в прекрасном дворце: его принимал дон Альваро де Гусман, благородный кабальеро, большой любитель поэзии, в часы досуга тоже бравший в руки перо, написавший сонет, который Лопе поместил в качестве эпиграфа к своему роману «Странник в своем отечестве», он как раз тогда завершал над ним работу. Затем Лопе покинул этот гостеприимный город, чтобы отправиться в красивый, выстроенный из белого камня городок Антекера, где чистенькие домики окружали величественный замок. Здесь тоже возник крупный и очень значительный для Испании центр гуманистических идей и поэзии, здесь вокруг Педро Эспиносы, яркого и смелого поэта, но чрезвычайно неудачливого любовника, сформировалась яркая поэтическая школа. Для Лопе встречи с представителями возвышенной поэзии, в которой он и сам желал занять свое место, были настоящим счастьем, эти люди обладали своеобразной притягательной силой, и знакомство с ними было неким стимулирующим импульсом для него, ведь он воспринимал поэтическое творчество как постоянно бросаемый вызов тем, кто стремился с ним сравниться.

Эти месяцы были для Лопе временем памятных путешествий, и в этот период незаконная чета могла жить совершенно свободно и наслаждаться своим «вызывающим» счастьем. Микаэлу и Лопе, воплощение красоты и воплощение ума, везде ждали, их повсюду желали видеть, и существует множество поэтических «отзвуков», в которых воспеваются те счастливые часы, что проводили вместе Белардо и Лусинда, как теперь звали Лопе и Микаэлу. Были ли они удивлены тем, что не слышали вокруг почти ни одного враждебного голоса, подобного голосу язвительного Гонгоры, собрата Лопе по перу, который столь безжалостно обрушился на законный брак Лопе с доньей Хуаной де Гуардо? Разумеется, это их изумляло, ибо за исключением безобидных высказываний неких третьеразрядных критиков никакой хулы в свой адрес они не слышали, враги хранили странное молчание, наблюдая за плохо скрываемыми, буквально выставляемыми напоказ любовными восторгами неверного мужа и неверной жены. По какой причине это происходило? Быть может, из-за отсутствия достойного повода для критики на литературном поприще? Разве публикуемые Лопе произведения не были прямой целью для их нападок?

Наводящее тоску мадридское «отступление»

В конце лета 1602 года Лопе вступил в сороковой год своей жизни, он чувствовал себя неуязвимым, он был счастлив, что опять находится в Севилье, куда вернулся в одиночестве, не пожелав сопровождать Микаэлу де Лухан в ее «бродяжничестве» вместе с труппой. И вдруг, быть может, под воздействием изнуряющей жары, сей колосс зашатался: впервые в жизни Лопе тяжело заболел. Донья Анхела Бернегали, известная поэтесса, подруга Микаэлы, поражавшая воображение своей красотой и легкостью пера, оказалась превосходной сиделкой, и Лопе выздоровел.

Едва оправившись от болезни, он отбыл в Мадрид, где вновь соединился с Хуаной де Гуардо, написал несколько пьес и поэм. Некоторые из этих поэм, а также дошедшие до нас из воспоминаний современников слухи позволяют искать в другом месте причину этого незапланированного возвращения, к тому же явно довольно поспешного. Действительно, поговаривали, что вопреки всем ожиданиям Диего Диас, муж Микаэлы, вздумал пересечь океан и предъявить свои права. Ах как это было некстати! Ну что за докучливый, что за навязчивый гость этот муж, имевший наглость вернуться, когда его не звали, и грубо разрушить чары этого любовного восторга! Какая дерзость! Какая наглость! Для Лопе это было как удар молнии и раскаты грома, нарушившие гармонию мироздания! Необходимость прервать свою «лихорадку путешествий» заставила его выражать свою боль в печальных сонетах:

Он испытывал не только чувство опустошенности, присущее любовнику, но, к нашему великому удивлению, и чувство отца семейства, вынужденного покинуть с такой нежностью сооруженное «гнездышко». Итак, Лопе не только присвоил себе чужую жену, но также и детей, число коих, вероятно, он увеличил. Трогательный захват «чужой территории» и появление этого самого чужака, настаивающего на своих правах, вызвали у Лопе приступ болезненной и всепоглощающей ревности:

Действительно, в связи с этим любовным приключением в творчестве Лопе появилась тема, которая будет неоднократно звучать и в дальнейшем, а именно тема отцовской любви, и своеобразие и новизна этой темы столь велики, что следует обратить на нее внимание. К ней Лопе, например, обращается в «Завоеванном Иерусалиме»:

Перед нами очень живое и драгоценное выражение отцовской нежности вкупе с внимательным наблюдением за реальностью повседневной жизни; все это вполне естественно вписывается в послание в стихах, которое Лопе адресует своему другу Гаспару де Барьонуэво. В этом послании также говорится о некоторых привычках, приобретенных в Севилье дочерьми Микаэлы де Лухан:

Какая свежая и верная картина жизни, коей Лопе был свидетелем! Благодаря Гаспару де Барьонуэво нам известно, что Марианну и Анхелу действительно частенько сопровождала во время прогулок некая Хамеет, молоденькая рабыня-мавританка, которую сам Гаспар привез из одного из морских походов к берегам Африки, организованных маркизом де Санта-Крусом.