За нами по-прежнему не было никакой погони, и действия солдат были просто результатом выучки, а не необходимостью обороны.

Я то и дело погонял коня, при моем приближении грязные прохожие бросались врассыпную. Я поминутно оглядывался назад. Нелегко тому, кто знает четыре вещи: что внизу, что наверху, что позади и что впереди. Далеко впереди, да. Но совсем близко впереди были внешние Варадинские ворота. Ров с водой стал глубже. Похоже, с того времени как мы покинули город, подступы дополнительно укрепили. До линии принца Евгения оставалось всего несколько десятков аршин. Несколько десятков аршин до черты, которую вампиры перейти не могут. Герцогиня поступила мудро, заранее замахав рукой. И часовые действительно ее заметили и узнали.

В нескольких аршинах от копыт наших коней медленно опускался деревянный мост. Со скрипом. Не дожидаясь, когда он коснется земли, я заставил своего коня прыгнуть на мост. Мы прогрохотали по нему и вихрем пронеслись через окованные ворота, створки которых даже не были еще полностью открыты. Я обернулся. Мост уже поднимался на толстых цепях, как мне показалось, быстрее, чем его только что опускали. Внутренние ворота толкали по два стражника с каждой стороны. Я резко пришпорил коня. И спустя мгновение услышал, как мост коснулся крепостной стены.

Я понял, что спасен.

И ты думаешь, что я хорошо себя чувствую, заканчивая рассказ? Ха! Я чувствую себя так, как старик с глазами разного цвета чувствовал себя в воскресенье. Потому что я создал этот мир. Это говорит и Иоанн Дамаскин, вот видишь, я и на попов ссылаюсь. Весь этот мир мой. Моя ложь. Вне меня он не существует. Я прекрасный рассказчик, который выдумал и описал и этого коня, и уздечку, и руку, которая ее держит. И крепостные стены за спиной, и город впереди. И герцогиню, и ее принца, и даже лягушку, если бы это потребовалось…

Я снова оглянулся.

Сразу же за мной ворота закрылись.

1.

Я не могла думать о рыжеволосом. Просто не могла. Я должна была идти вперед, должна была вернуться в город. А город был на расстоянии всего лишь нескольких правильных решений. Что ж, мы знали хотя бы один из ошибочных поворотов. Я предполагала, что снаружи уже ночь, но нам, во всяком случае, мне, это было безразлично, внутри все равно ничего не было видно. Свод снова стал ниже. Я ползла, руки болели. Пальцы стали липкими от крови. Глазам было больно от того, что я всматривалась в полную темноту. Лучше бы было держать их закрытыми, но с закрытыми глазами я не смогла бы на коленях пробираться дальше. Боялась заснуть. Да и неправильно это — идти с закрытыми глазами, пусть даже в полной темноте.

Все мы молчали, были слишком истощены, чтобы еще и говорить. Ах, как я тогда ненавидела воду! Мы натыкались на разветвления, ощупывали их, и я без обсуждения говорила только «налево» или «направо», а иногда, если было три возможности выбора, «вперед». Но такое случалось очень редко. Я думала о том, что будет, если мы заблудимся. Один ошибочный поворот, я знала это, и мы снова окажемся в ответвлении, ведущем в никуда. Мы могли провести в водопроводе всю жизнь, молча ползая по нему и каждый раз делая всего лишь одну ошибку. Но где-то в глубине я чувствовала, точнее, предчувствовала, что так не будет. Разве не сам ангел указал нам на эту дорогу? Разве ангел послал бы нас в лабиринт, из которого мы никогда не сможем выбраться? Это было бы так же, как если бы наш добрый Бог создал нас для того, чтобы мы всю жизнь блуждали, страдали и лгали.

Что вы говорите?

Вы ведь знаете, я плохо слышу, говорите громче, родственник.

Не знаю, как долго мы шли. Вероятно часы, часы и часы. Не было никаких событий, по которым мы смогли бы определить время. А потом Новак сказал, что больше не может и что нам всем нужно отдохнуть. Я была благодарна ему за то, что он заявил об этом. Теперь моя совесть могла оставаться спокойной, а тело немного отдохнуть. Я села, прислонилась к стене, ноги перекинула через трубу. Мне не удалось вытянуться в полный рост, хотя ногам этого очень хотелось. Лечь вдоль стены никак не получалось, мешала труба. Но, несмотря на все неудобство моего положения, я почти сразу уснула. Уверена, что и Новак, и фон Хаусбург тоже.

Я спала тяжелым, мертвым сном. Не просыпалась, они меня тоже не будили. Мне ничего не снилось. Не могу даже предположить, сколько времени я спала. Думаю, долго.

Проснулась я от головной боли. От сырости, духоты, напряжения, от всего, что со мной происходило в предыдущие дни. Каждая моя косточка, каждая мышца давали о себе знать. Некоторое время я не могла шевельнуться и даже испугалась, что никогда больше не смогу ходить.

Разумеется, я не знала, стоит ли еще ночь или уже наступило воскресное утро. Да, это я помню прекрасно, было воскресенье. Думаю, и вы это помните. Потому что ранним утром того дня вы прибыли в Белград из Вены. Удивительно, сколько людей в тот день стеклось в город. И сколько произошло событий.

Мне было нелегко разбудить Новака и фон Хаусбурга, они спали как убитые. Нет, нет, вы не правы. Новак тогда был еще жив. Хотя мне стоило большого труда вернуть его к яви. У фон Хаусбурга сон был не таким тяжелым, как у его слуги. Перед тем как ползти дальше, мы основательно размялись.

Потом долго шли по одному тоннелю. Ответвлений не было. Не нужно было принимать решений. Все снова было просто. Новак сказал, что, по его мнению, мы находимся на главном направлении и идем прямо в крепость. Я поверила. И расслабилась. Попыталась выбросить из головы все. И только мне, в первый раз с тех пор, как мы вошли в водопровод, удалось подумать о чем-то хорошем, я нащупала развилку. Мне захотелось крикнуть. Но я лишь сказала:

— Развилка.

Новак протиснулся мимо меня вперед, сказав, что хочет что-то проверить.

— Левый тоннель ведет вниз. Правый поднимается, — сказал он.

— Что это значит? — спросила я.

— Откуда ему знать, — ответил фон Хаусбург.

Новак продолжил:

— Я думаю, это последнее разветвление. Нижний путь ведет в…

— …ад, — перебил его фон Хаусбург.

— Нижний, — снова начал Новак, — снабжает водой цистерну. Если мы пойдем по нему, то попадем в помещение, которое находится ниже уровня поверхности воды, в конце винтовой лестницы, на дне цистерны. И тогда, чтобы попасть к выходу, нам придется подниматься по лестнице. Лучше нам пойти… Вы слышите? — сказал Новак прислушиваясь.

— Что? — в один голос спросили мы с фон Хаусбургом.

— Тише. Тише. Теперь слышите?

Я прислушалась, но не услышала никаких звуков, кроме журчания воды в трубах и нашего дыхания.

— Я ничего не слышу, — прошептал, фон Хаусбург.

А я как раз в этот момент услышала. Очень слабо. Голоса. Звуки напоминали легкий шелест. Но голосов было множество. И они становились все громче.

— Вампиры! — крикнул Новак.