– Седлай. От поездки голова прояснится.

– Господин Джек, я отведу Индейца домой и поставлю в конюшню, а сам в соседнем стойле лягу.

– Хэм, ты говоришь мне, что делать с моей собственной лошадью? Продолжай в том же духе, и вскоре все черномазые начнут указывать белым, как поступать.

Все расхохотались над нелепым тщеславием Джека. Тогда он, постаравшись скрыть уязвлённое самолюбие, похлопал наездника по плечу и дал золотую монету в пять долларов.

– Ты отлично откатался сегодня. Всё ещё хочешь сбежать?

Хэм, который оказался лучшим в самой крупной скачке своей жизни, опустил глаза и принялся ковырять ногой землю, отчего все ещё больше развеселились.

– Иди домой. Если тебя остановит патруль, скажи, что ты тот самый парень, который привел Индейца к победе.

Джек, купив последний раунд, повёл изнурённого коня домой.

Руфь сидела в гостиной за шитьём, когда послышался скрежет ключа в замке. Джек, спотыкаясь, вошёл в дом, бросил шляпу на лавку и широко улыбнулся.

– Я слышала, что вы победили со своей лошадью, – сказала Руфь.

– Ты меня поздравляешь?

– Эндрю сказал, что молился за вас перед сном. Теперь и я, наверно, могу прилечь.

– Лэнгстон Батлер был в ярости.

– Давайте любить наших врагов. Хотя некоторых из них любить труднее, чем других.

– Я напомнил Лэнгстону, что купил Индейца на его заём.

Джек поднял фляжку к губам, но оттуда не вытекло ни капли. Прищурив один глаз, он заглянул внутрь, опрокинул её ещё раз и швырнул к шляпе. Пошатываясь, подошёл к серванту и, налив себе бокал, выпил, после чего наполнил второй для Руфи.

– Господин Джек, вы же знаете, что я не пью, – проговорила она, смешавшись.

– Только один разок. Чтобы отметить нашу победу над Батлером.

Руфь решительно отмахнулась:

– Я для этого ничего не сделала. Просто ваша лошадь обогнала его лошадь. А у меня лошадей нет. Не нужно мне никаких лошадей.

Он поставил бокалы и присел рядом с ней. Чересчур близко.

– Руфь, я чувствую себя таким одиноким после смерти Фрэнсис.

– Ещё бы.

Он обнял её за плечи.

– Ты тоже потеряла супруга.

Она сбросила его руку и вскочила:

– Господин Джек, я больше не миссис Глен. И даже не Руфь. Я просто няня! Я была нянюшкой для мисс Пенни, а теперь – для маленького господина Эндрю. Вот кто я!

Он, покачиваясь, поднялся:

– Руфь, ты… ты пристойная, скромная молодая женщина. А весь город считает тебя моей любовницей.

Она прислонилась к серванту:

– А вот и нет!

– Может, тебе следует напомнить, кто… кто твой хозяин?

Он сжал ей грудь.

– М-м-м, персик, – произнёс он. – Сочный чёрный персик. Я поимею тебя, – добавил он, срывая с неё блузку и обнажая грудь. – Ну что за прелестная девочка!

– Господин Джек… ГОСПОДИН ДЖЕК!

Он сжал руками её голову и попытался поцеловать.

– Я так одинок…

Руфь, схватив тяжёлый хрустальный графин, со всей силы ударила полковника по голове, и он, пошатнувшись, рухнул на диванчик, который перевернулся от его падения. Джек сполз на пол, диванчик придавил ему ногу. Руфь стёрла каплю крови с графина и растерянно сунула палец в рот.

Затем раздался испуганный крик. Эндрю, проснувшись, в ужасе заплакал. Плач перешёл в громкий рёв.

– Яблоко от яблони, – проговорила нянюшка, – недалеко падает.

Этой ночью ей опять приснился сон про корзину для маниоки.

В субботу утром пожаловали трое дружков Джека, но нянюшка сообщила им, не открывая парадной двери, что «господин Джек никого не хочет видеть. Он сейчас не в форме».

Они что-то заподозрили, начали шутить и хихикать, но всё-таки ушли.

Старых друзей, пришедших поздравить Джека, так же резко отшили.

Джек, ковыляя, спустился на кухню в полчетвёртого дня. Он долго пил большими глотками из кувшина, потом, вытерев рот, с отчаянием посмотрел кругом, и его вырвало в раковину.

Руфь увела Эндрю в детскую, пока кухарка наводила порядок.

– Не волнуйся, милый. С папой всё в порядке, просто он слишком много выпил.

– Я знаю, – ответил мальчик.

Спустившись, она нашла Джека в гостиной с задёрнутыми шторами. Перед ним стоял кувшин с холодной водой и бокал виски.

Он хотел было встать, но ограничился жалкой улыбкой.

– Нянюшка…

– Сделанного не воротишь. Но больше этого не повторится. Меня зовут. Не знаю, что это за зов, но я слышу его. Напишите мне бумагу, чтобы меня купил кто-нибудь, кто не поступит, как вы. А то это обязательно повторится, когда вы опять напьётесь.

Полковник Джек Раванель в ответ наговорил больше, чем собирался, но каждое слово глухо срывалось с его губ. Он не хотел терять Руфь, но это уже случилось.

– Как Луизе понравился бы этот день! – пробормотала Антония Севье.

Соланж, которая редко удивлялась своеобразным суждениям Антонии, почувствовала брешь в своей броне.

– Она была бы рада, что муж женился на другой?

– Ах, посиди спокойно. Как я застегну воротничок, если ты вся извиваешься, как рыба? Конечно, Луизе было бы приятно. Ты осчастливишь Пьера.

– Разве Луиза не была ужасно ревнива?

– Ну ещё бы! Но то было при жизни, когда она могла что-то сделать!

Антония отступила на шаг, чтобы оглядеть Соланж, и приложила палец к подбородку. Потом одёрнула рукав.

– Лучше надеть голубую вуаль. Я бы предпочла голубую.

– Пусть будет как есть, дорогая Антония.

Антония высунула язык.

– Мы должны считаться с тем, что имеем: тридцать лет… плюс вдова… да ещё беременная, но мы обставим всё наилучшим образом.

Несмотря на её убеждение, что «сорок… э-э… плюс» больше соответствует истине, Антония покорно захлопала в ладоши.

– Конечно, ты и так поступаешь наилучшим образом, дорогая. А нам не пора поспешить? Все будут ждать.

– Да пусть подождут. Они и так смакуют восхитительный скандал.

Соланж театрально вздохнула:

– Если эта свадьба выявит настоящих друзей, то я не против, если среди них останутся только Пьер, я, девочки и ты, дорогая Антония.

Антония Севье, чьё привилегированное положение в этой скандальной истории открывало ей двери лучших саваннских домов, запротестовала: