– Я не знал, что ты ведешь дневник моих преступлений.

– Он называется «Его проступки, и как он за них заплатит».

– Звучит как-то средневеково.

– Скорее да, чем нет. Мне бы жить в четырнадцатом столетии.

Дующий с берега ветерок не растрепывал ее волосы, наоборот, аккуратно укладывал, прибавляя Пенни красоты, будто природа видела в ней свое любимое дитя.

– Что ж, я надеюсь, в этом дневнике еще остались незаполненные страницы.

– Опять утаивание части правды или откровенная ложь?

– Первое. Случилось это очень давно, до того, как мы начали встречаться. История эта… такая мрачная, что я не хотел, чтобы она нависла над тобой, над нашей совместной жизнью. Но теперь я думаю, что мне следовало тебе все рассказать.

– Речь пойдет не о стриптизерше? Ты не свежевал ламу?

Я глубоко вдохнул, выдохнул.

– Тетя Эдит не только воспитала меня, но и усыновила. Моя первая фамилия – не Гринвич.

– Но и не Гитлер, ты не такой старый. Дюран – ничего особенного.

Если бы она меня застрелила, я бы удивился ничуть не больше.

– Откуда тебе это известно? Как давно ты знаешь?

Пенни чистила пистолет. По выражению лица чувствовалось, что занятие это ей очень нравится. Такое же удовольствие она получала, расчесывая шерсть Лесси. Сначала она ответила на второй вопрос:

– Узнала вскоре после нашей свадьбы.

На ум пришло только одно объяснение.

– Гримбальд. Он хотел выяснить все о человеке, за которого выходила замуж его дочь. Он из таких, кто знаком с частными детективами.

– Из таких? Бум? Папа тут ни при чем. Твоя тетя Эдит.

Я бы не мог удивиться сильнее, если бы, застрелив меня один раз, Пенни вновь нажала на спусковой крючок.

– Тетя Эдит умерла за четыре года до того, как мы встретились.

– Кабби, если хорошая женщина знает, что нужно сделать что-то важное, она не позволит смерти помешать ей это сделать.

Пенни определенно получала наслаждение, дразня меня, и я полагал, что это хорошо: она же не сердилась.

– Эдит подозревала, что ты постараешься оставить эти события в секрете, из чувства вины, стыда… или скромности. Она знала, что эта история показывает, каким ты был храбрым и порядочным мальчиком.

– Храбрым – нет, – не согласился я.

– Да, очень храбрым для шести лет. Она думала, что твое спасение – это чудо. По мнению твоей тети, жене следовало знать, что у ее мужа особенная судьба. Вот она все и описала в длинном письме, которое оставила своему адвокату.

– Джонсону Лерою.

– Да. По ее просьбе он не терял тебя из виду. И когда узнал о твоей женитьбе, переслал мне ее письмо.

– И ты никогда мне об этом не говорила.

– Она попросила не говорить. Хотела дать тебе шанс самому решить, когда все это рассказать, раньше или позже.

Я боялся пересказывать эти ужасные подробности. А теперь, через четырнадцать лет после смерти, тетя Эдит освободила меня от этого тяжкого труда.

– Должно быть, она была удивительной женщиной, – добавила Пенни.

Я кивнул.

– Думаю, очень походила на свою сестру. Поэтому… в каком-то смысле, в шесть лет я не полностью потерял мать.

– Я запомнила начало ее письма. «Дорогая безымянная для меня девушка! Я знаю, что у вас доброе сердце, нежная душа и веселый смех, потому что Кабби решил провести с вами всю жизнь, а Кабби ценит то, что должно цениться».

У меня перехватило дыхание, какое-то время я не мог говорить.

– Я бы хотел прочитать это письмо.

– Я сберегла его для тебя. И придет день, когда его прочитает Майло.

– Ну, не знаю…

– Разумеется, знаешь, – оборвала меня Пенни. – Майло обязательно должен его прочитать. Если это было чудо, давай не притворяться, будто мы не знаем, почему тебе спасли жизнь. Без тебя и меня не было бы Майло. И если я что-то знаю наверняка, так это одно – когда-то, каким-то образом мир станет лучшим местом благодаря Майло. Или ты так не думаешь?

Я встретился с нею взглядом. Эти глаза не лгали сами и не потерпели бы лжи.

– Думаю. Да. Думаю.

Пенни закончила чистить пистолет.

– И знаешь, в чем еще я абсолютно уверена?

– Если это опять большой сюрприз, я его не переживу.

– Я уверена, что больше у тебя не возникнет проблем ни с инструментами, ни с бытовой техникой. Не будет ни расплющенных молотком пальцев, ни пылесосных катастроф.

– Это потянет на второе чудо.

– Потому что вся твоя неуклюжесть – не более чем завуалированный предлог, позволяющий не иметь оружия и не учиться им пользоваться.

– Где ты получила диплом по психологии?

– В школе здравого смысла. Если ты мог превратить тостер в оружие массового уничтожения, никто бы не захотел, чтобы ты брался за пистолет.

– Оружие массового поражения – это чересчур.

– Ремонт кухни обошелся в три тысячи баксов. И не такой уж ты неуклюжий. Взять хотя бы твои романы. Или каков ты в постели.

– Я – не Джон Бон Джови.

– А я – не школьница со столь низкими запросами. Сегодня ты освоил первичные навыки обращения с пистолетом, и мир не перевернулся.

– День еще не закончился.

Она меня поцеловала. И какой сладкий был у нее язык.

– В одном тетя Эдит не ошиблась, – улыбнулся я. – С выбором жены я не промахнулся.

* * *

Наблюдая за мной из «Маунтинера», Лесси так много смеялась, что захотела пи-пи.

А потом Пенни с гальки вывезла нас на проселочную дорогу и на автостраду 101.

– Как прошли учебные стрельбы? – спросил Майло.

– Твоя мать все еще жива, – ответил я.

– А твои ноги?

– Я не прострелил ни одну из них.

– Триумф.

Зазвонил мой одноразовый мобильник. Вивьен Норби. Она купила такой же себе и звонила, чтобы сообщить мне номер.

– Как дела? – спросила Вивьен.

– Мы еще не съехали на твоем «Маунтинере» с откоса.

– Ты хочешь сказать, что за рулем всю дорогу сидела Пенни?

– Я больше не позволю тебе оставаться с Майло. Он попал под чье-то дурное влияние.

– Послушай, я тут покопалась в Сети, – сменила тему Вивьен, – и нашла кое-что интересное. Я не думаю, что Томас Лэндалф – единственная жертва Ваксса в Смоуквилле. Возможно, есть еще одна – Генри Кейсес, и он в каком-то смысле жив.