на него святые мученики, а также более почитаемые прихожанами великомученики, сам Христос и мама его – Богородица, святая дева Мария.

– Витюша три раза перекрестился, поворачиваясь слева направо. Получилось – поклонился всем.

– Простите меня, люди святые и Господь с Богородицей. Козёл я конченый. Исправлюсь я только с вашим прощением. Помощь мне нужна ваша. Никогда не просил. Помогите в люди вернуться. Христа ради умоляю вас!

Он поклонился низко, трижды крестом осенил стены храма и, пятясь, вышел на паперть. Примостился с краю рядом с нищим в ободранном, дырявом коричневом зипуне и старой солдатской шапке без звезды.

– Пожертвуй малость малую во имя отца, сына и святаго духа.– Оборванец поднял голову и оглядел Витюшу мутными пьяными глазами.

Шанина крючило с похмелья, которое никак не мог подавить лёгкий и ласковый мартовский ветерок, пахнущий почками, не успевшими пока полностью открыться. Тошнило. Внутри плоти отвратительно разлагался на вонючие составляющие вчерашний сладостный коньяк.

– Не подашь? – Почти угрожающе проскрипел снизу нищий – Тогда нет к тебе милости Божьей. И не будет ни хрена.

– Мне бы самому кто подал.– Витюша закашлялся и присел на корточки рядом с мужиком. – Всё украли в поезде пока спал. Из Омска ехал на работу устраиваться. Теперь я с похмелья не могу пойти на розыск работы. Выгонят. Похмелиться не на что.

– Денег я тебе не дам, божий человек. Я сам с хозяином делюсь.– Нищий сунул руку в сумку, рядом лежащую. Старая большая дерматиновая женская хозяйственная сумка, утерявшая за годы цвет и форму. – А водочки хлебни сто граммов. Из горла умеешь?

Шанин сделал большой глоток, потом ещё один, выдохнул и вылил внутрь себя снова немного. В глазах запрыгали чёртики и звёздочки, по спине пробежала кусачая судорога, в висках стали стучать маленькие молоточки, а желудок просто умолял Витюшин мозг разрешить ему выплеснуть водку обратно. С паперти на теплеющую весеннюю землю. Мозг не позволил разбрасываться дарованным зельем и минут через десять дешевая водяра «прижилась». Появилась возможность думать.

Шанин пожал руку нищему, потрепал его по старой шапке, сказал «спасибо, выручил, брат!» и пошел от церкви к скверику, собранному из сплошной желтой акации. Она уже почти распустилась. На скамейке, куда Витюша плюхнулся тяжело и неуверенно, пахло клейковиной почек и сладостью маленьких трёхлистных цветочков лимонного цвета.

– Домой, в Семёновку, нельзя ехать. Позор.Меня не только Хохлов, но и кореша из пивной засмеют, заплюют и правы будут. Но в смерть обидится один Хохлов и очень расстроится, а может даже и приболеет Наташка. – Шанин перебирал возможные варианты его возвращения, глупого, бесполезного и несвоевременного. Не было ни одного варианта, чтобы приехать обратно без стыда на роже. – Значит надо очухаться здесь, в городе. Стать трезвым, почистить одежду, душу и тело в местной бане, да попроситься на приём к начальнику курсов. Сказать, что оплошал и подвёл весь коллектив не намеренно, а по глупости. Решил, мол, выпить сто граммов после учёбы, отметить благодарность за задержание преступника. Ну, глупо вышло. Но он не хотел такого исхода и готов искупить вину свою честным выполнением самых трудных заданий.

Он поднялся и быстро пошел на базар.

– Может там наши, Семёновские, торгуют.– Надеялся он вслух.– Займу у них трояк. Выпью, отосплюсь на вокзале, а утром пойду шибко челом бить перед начальством. Может, сжалятся, возьмут обратно.

Он старался не думать о том, что Хохлову о его отчислении уже доложили, что об этом и Наталья знает тоже. И что оба они до сих пор держатся за головы и не знают что делать. Как выправить эту дурацкую нелепую загогулину и выбить у начальства для Шанина прощение и шанс доучиться до выпускного вечера?

На базаре он без труда разыскал своих, деревенских, которые продавали сало и картошку, занял пять рублей и к вечеру напился с горя почти до состояния ползающего насекомого. Кто- то помог ему дойти до вокзала. Там он лег на длинную скамью в зале ожидания и провалился почти в подлинное небытиё.

В полночь наряд милиции обходил по графику вокзал.

– Ты кто и куда?– Растолкал Витюшу патрульный капитан. Старший группы.

– Милиционер я. Сержант.– Смог выговорить Витюша.– На задании я.

– Пусть он задание выполняет в вытрезвителе.– Засмеялся капитан. – Там его и помоют холодненькой. По паспорту он из Семёновки. Вот завтра начальник вытрезвителя туда позвонит и пусть они парня забирают. Нам тут городских хватает.

Последнее, что смог запомнить Витюша – холодный душ, белую простынь на топчане в холодной комнате и какого- то придурка, который спрыгнул со своей лежанки, подбежал к Витюше и прошептал на ухо.

– Завтра нас отпустят. Ты от меня не уходи. Опохмелимся. Я место знаю, где в долг вино дают.

– Я не пью, мля! Я бросил и буду работать в милиции.– Тоже шепотом ответил Шанин, провалился в горячий сон и пропал для всех и всего доброго, что могло бы с ним произойти, но не случилось.

Глава шестнадцатая

Это был почти траурный день, когда Хохлову позвонили из районного отдела милиции и доложили, что тот, кого он рекомендовал на сержантские курсы, Шанин Виктор Иванович, только что отчислен из училища за пьянку в милицейской форме, причём при большом скоплении народа, ко всему ещё курсант разбил окно в кафе и порвал в клочья дорогой гардинный тюль, что прицельно опозорило Органы, являющиеся примером правильной жизни для советских граждан.

– Это я тебе, Андрюша, маленькую выдержку из приказа читал.– Объяснил зам. начальника политотдела Горелов. – Остальное – пафос. Тебе слушать его без надобности. Можешь заехать ко мне, я напишу бумагу с просьбой о восстановлении Шанина. Оступился курсант разок всего. А так – то он в числе лучших этого выпуска. Может, полковник смилуется. Вполне. Я его неплохо знаю. Давай, приезжай.

Хохлов заехал на ферму, рассказал плохую новость Наталье, ввёл её не только в курс дела но и в страшную истерику. Она билась лицом об молочную флягу и рвала на себе волосы. Суровый милиционер Хохлов такое, конечно, не один раз видел. Преступники отловленные, часто себя наказывали именно так за то, что попались. Но от Натальи он такого взрыва эмоций не ждал и потому пропустил момент, когда её сразу же надо было крепко прижать к себе. Билась бы об его грудь, тоже, естественно, твёрдую. Но не как фляга из алюминия. Он оттащил её на улицу, достал из кармана чистый носовой платок, смочил в талом снегу и начал стирать кровь с лица женщины, потрясённой глубже всех глубин души своей, обласканной надеждой и