– Ну что, выпьем, что ли, шампанского? – предложила Пеленгас.

К ней танцевальным шагом ринулся официант. Одну руку он держал за спиной – так, будто ему прострелило поясницу. Он налил Пеленгас и ее мужу дорогого французского брюта. Потом куда-то убежал и вернулся с другой бутылкой, отечественного производства и качества, – для нас, некоронованных особ.

Пока оседала пена, Пеленгас произносила речь. Что-то о том, как желает нам всем, а особенно себе, успеха и процветания и как мы будем в следующем году успешно процветать. Я не слушала, думала о Линочке и роботе R2D2.

Потом принесли салаты – и устрицы для Пеленгас. Она поливала их лимоном и шумно всасывала, как неисправная раковина воду. Муж Иванов ковырял салат оливье и пытался сложить из горошка букву Г.

– Ужасно вкусно! – сказала мне Линочка. – Я таких огромных креветок никогда не видела.

И сфотографировала свой «цезарь» на телефон – так, чтобы в кадр вошел красивый бокал с шампанским. На память.

– Для вас дорада? – спросил меня официант с больной спиной, когда тарелки из-под салатов унесли и наступило время горячего. Линочку он элегантно обошел.

– Да, пожалуйста, – сказала я и тронула Линочку за плечо: «А тебе?»

Линочка снова пошла пятнами, покачала официанту головой, а мне ответила шепотом: «Галина Глебовна попросила меня не заказывать основное блюдо. В личной беседе. Это дорого для компании».

В личной беседе.

Попросила.

Галина, мать ее, Глебовна.

Линочку, которая приходит раньше всех, работает больше всех, а на обед приносит себе перловку в лотке. У которой ничтожная зарплата, да и ту не дают. Которая одна воспитывает своего Юрку и нежно говорит с ним по телефону, забирает его из садика последним и не купит ему лего на Новый год. Которая так радовалась сегодняшнему празднику и надела свое выпускное платье, которое пришлось ночью ушивать.

Ей нельзя заказать даже несчастную дораду, потому что компании дорого, компания должна процветать.

Это как пнуть щенка. Как не пожать протянутую руку. Как выхватить стул, на который человек собирался сесть.

Ураган «Антонина» закручивался где-то внутри меня с бешеной скоростью.

– Предлагаю игру! – возвестила Пеленгас, постучав вилочкой из-под устриц по бокалу. – Каждый из нас скажет тост. Он должен содержать слова «жизнь прекрасна, потому что…». Так мы проявим лояльность бренду и пожелаем друг другу счастья в новом году. Валера, тост!

И пока Иванов, делая мхатовские паузы и утопая в деепричастных оборотах, пытался изобразить, как прекрасна его жизнь с Пеленгас, я сидела и подсчитывала.

Мне отдали половину ноябрьской зарплаты. Второй половины не видать, и декабрьской, конечно, тоже. Ок. Что я смогу заработать фрилансом? Сейчас у меня четыре колонки и пара статей в месяц. Плюс Крутов и книга Антона. Плюс тетя Ира и Илюха. Плюс переводы про живые йогурты, которые мне обещала сестра Ж., если станет туго. А еще предлагали переписывать чью-то жену, которая решила вести блог о материнстве. Работа не слишком приятная – как плохую гречку перебирать. Ковыряться в сложных несогласованных конструкциях, выбрасывать многоточия, сгребать мысли в одну небольшую ровную кучку. Но жить можно и платить за квартиру и «Бурато» тоже. Если сложить Крутова, тетю Иру, йогурты, колонки и материнство, получится моя зарплата в «ЖП». Даже чуть больше, при условии, что йогурты не скиснут через месяц.

И я за паршивый зарплата этот гадюка терпеть буду? Который старуха колодец положил?

– Антонина, мы ждем! – повела мощным плечом Пеленгас. – Ты придумала тост? Почему твоя жизнь прекрасна?

Я медленно встала. Сегодня 14 декабря, значит – День восстания декабристов. Вот и я выхожу на свою Сенатскую площадь спустя сто девяносто лет.

– Да, я все придумала, – произнесла я, глядя в бокал, а потом подняла голову и посмотрела прямо в глаза Пеленгас. – Моя жизнь прекрасна, потому что я ухожу из вашего журнала, Галина Глебовна. Так получилось, что вы не прошли испытательный срок.

Я медленно-медленно выпила шампанское, ни с кем не чокаясь, аккуратно поставила бокал на стол, учтиво поклонилась вытаращенным глазам Пеленгас, встала и пошла к выходу.

Сильно накрахмаленная салфетка со стуком упала с моих колен на пол.

На улице меня окатило холодом – и настоящим, и нервным. Впрочем, подобие восторга я тоже ощущала. Вот сдам номер, отработаю положенные две недели – и свобода! Никакой гудящей лампы, грязной двери, лихих девяностых. И зарплаты никакой, но я даже завтра об этом не подумаю. Лучше подумаю, как добраться домой.

Можно вызвать такси, но там опять ржавые цепи, кастеты, зверобой – у меня сейчас нет на это сил. До метро недалеко, но холодно. Пешком далеко и еще холоднее. Мама у меня дома с Кузей. Может быть, Жозефина Геннадьевна Козлюк еще не спит?

Телефон зазвонил, и это была именно сестра Ж.:

– Привет! У тебя есть с собой очки? – быстро спросила она.

– Да!

– А ты в них на себя похожа? – уточнила Жозефина с надеждой.

– Говорят, нет. А если распущу волосы, то точно нет. Меня преподаватель по экономике всегда отмечала как отсутствующую, если я приходила в очках и без хвостика.

– Отлично! – возликовала сестра Ж. – Ты вообще где?

– В шикарном ресторане в Москва-Сити, конечно, – оскорбилась я. – Только что уволилась.

– Это ты молодец. Уходи оттуда. То есть никуда не уходи, я выезжаю. Будем спасать кошку.

Я решила не задавать дополнительных вопросов. В конце концов, сестра собиралась увезти меня из ресторана, где Пеленгас в кроваво-красной помаде жаждала крови. К тому же спасти кошку должен раз в жизни каждый приличный человек. Почему бы не сегодня.

Я закуталась в пуховик, отошла с дороги и стала ждать.

Жозефина приехала через пятнадцать минут, лихо припарковалась, замигала фарами и замахала руками. Видимо, неизвестной кошке требовалась очень скорая помощь.

Я прыгнула на пассажирское сиденье и уставилась на сестру: что случилось-то?

– Так, – зачитала она список требований. – Надевай очки. Распусти хвост. Лезь в мои сапоги. И отрепетируй какой-нибудь акцент. Сможешь?

– Хосподи, конечно, – сказала я голосом тети Иры. – А какой у тебя размер сапох?

– Тридцать восемь.

– У меня тридцать девять, так что я еще и хромать буду, надо?

– Не переигрывай! – предупредила Жозефина, стаскивая сапоги и надевая мои угги.

И мы помчались в ночь, в Верхние Лихоборы.

Сестра притормозила у серой многоэтажки, окруженной точно такими же серыми многоэтажками, и решила наконец объяснить мне мою роль:

– Ты, во-первых, скульптор из Ростова, во-вторых, Алиса. Это любимое Дарьино имя.