Однако, каковы бы ни были намерения мистера Бамбла (а онинесомненно были наилучшими), к несчастью, случилось так, что стол — о чем ужеупомянуто дважды — был круглый, вследствие этого мистер Бамбл, помаленькупередвигая свой стул, вскоре начал уменьшать расстояние, отделявшее его отнадзирательницы, и, продолжая путешествие по кругу, придвинул, наконец, свойстул к тому, на котором сидела надзирательница. В самом деле, оба стуласоприкоснулись, а когда это произошло, Мистер Бамбл остановился.

Если бы надзирательница подвинула теперь свой стул вправо,ее неминуемо опалило бы огнем, а если бы подвинула влево, то упала бы в объятиямистера Бамбла; итак (будучи скромной надзирательницей и несомненнопредусмотрев сразу эти последствия), она осталась сидеть на своем месте ипротянула мистеру Бамблу вторую чашку чаю.

— Жестокосердный, миссис Корни? — повторил мистерБамбл, помешивая чай и заглядывая в лицо надзирательнице. — А вы нежестокосердны, миссис Корни?

— Ах, боже мой! — воскликнуланадзирательница. — Странно слышать такой вопрос от холостяка! Зачем вамэто понадобилось знать, мистер Бамбл?

Бидл выпил чай до последней капли, доел гренки, смахнулкрошки с колен, вытер губы и преспокойно поцеловал надзирательницу.

— Мистер Бамбл! — шепотом воскликнула сия целомудреннаяледи, ибо испуг был так велик, что она лишилась голоса. — Мистер Бамбл, язакричу!

Вместо ответа мистер Бамбл не спеша, с достоинством обвилрукой талию надзирательницы.

Раз сия леди выразила намерение закричать, то, конечно, онабы и закричала при этом новом дерзком поступке, если бы торопливый стук в дверьне сделал это излишним: как только раздался стук, мистер Бамбл с большимпроворством ринулся к винным бутылкам и с рвением принялся смахивать с нихпыль, а надзирательница суровым тоном спросила, кто стучит. Следует отметитьлюбопытный факт: удивление оказало такое действие на крайний ее испуг, чтоголос вновь обрел всю свою официальную жесткость.

— Простите, миссис, — сказала высохшая стараянищенка, на редкость безобразная, просовывав голову в дверь, — старухаСалли отходит.

— Ну, а мне какое до этого дело? — сердитоспросила надзирательница. — Ведь я же не могу ее оживить.

— Конечно, конечно, миссис, — ответиластаруха, — Это никому не под силу; ей уже нельзя помочь. Много раз явидела, как помирают люди — и младенцы и крепкие, сильные люди, — и уж мнели не знать, когда приходит смерть! Но у нее что-то тяжелое на душе, и, когдаболи ее отпускают — а это бывает редко, потому что помирает она в муках, —она говорит, что ей нужно что-то вам сказать. Она не помрет спокойно, пока выне придете, миссис.

Выслушав это сообщение, достойная миссис Корни вполголосаосыпала всевозможными ругательствами тех старух, которые даже и умереть немогут, чтобы умышленно не досадить лицам, выше их стоящим. Быстро схвативтеплую шаль и завернувшись в нее, она, не тратя лишних слов, попросила мистераБамбла подождать ее возвращения на тот случай, если произойдет что-нибудь изряда вон выходящее. Приказав посланной за ней старухе идти быстро, а некарабкаться всю ночь по лестнице, она вышла вслед за ней из комнаты с оченьсуровым видом и всю дорогу ругалась.

Поведение мистера Бамбла, предоставленного самому себе, всущности не поддается объяснению. Он открыл шкаф, пересчитал чайные ложки,взвесил на руке щипцы для сахара, внимательно осмотрел серебряный молочник и,удовлетворив этим свое любопытство, надел треуголку набекрень и весьма солиднопустился в пляс, четыре раза обойдя вокруг стола. Покончив с этим изумительнымзанятием, он снова снял треуголку и, расположившись перед камином, спиной когню, казалось, принялся мысленно составлять точную опись обстановки.

трактует о весьма ничтожном предмете. Но это короткая глава,и она может оказаться не лишней в этом повествовании

Особа, нарушившая покой в комнате надзирательницы, былаподобающей вестницей смерти. Преклонные годы согнули ее тело, руки и ногидрожали, лицо, искаженное бессмысленной гримасой, скорее походило на чудовищнуюмаску, начертанную карандашом сумасшедшего, чем на создание Природы.

Увы! Как мало остается лиц, сотворенных Природой, которые неменяются и радуют нас своей красотой! Мирские заботы, скорби и лишения изменяютих так же, как изменяют сердца; и только тогда, когда страсти засыпают и навекитеряют свою власть, рассеиваются взбаламученные облака и проясняется небеснаятвердь. Нередко бывает так, что лица умерших, даже напряженные и окоченевшие,принимают давно забытое выражение, словно у спящего ребенка, напоминая младенческийлик; такими мирными, такими безмятежными становятся снова эти люди, что те, ктознал их в пору счастливого детства, преклоняют колени у гроба и видят ангела,сошедшего на Землю.

Старая карга ковыляла по коридорам и поднималась полестницам, невнятно бормоча что-то в ответ на ругань своей спутницы; наконец,приостановившись, чтобы отдышаться, она передала ей в руки свечу и последовалаза ней, стараясь не отставать от своей куда более проворной начальницы,направлявшейся в комнату больной.

Это была жалкая каморка на чердаке. В дальнем ее углу горелтусклый свет. У постели сидела другая старуха; у камина стоял ученик аптекаря иделал себе зубочистку из гусиного пера.

— Вечер морозный, миссис Корни, — сказал этотмолодой джентльмен вошедшей надзирательнице.

— В самом деле, очень морозный, сэр, — приседая,ответила та самым учтивым тоном.

— Вам следовало бы получать лучший уголь от вашихпоставщиков, — заявил помощник аптекаря, разбивая заржавленной кочергойкусок угля в камине, — такой уголь не годится для морозной ночи.

— Совет выбирал его, сэр, — ответиланадзирательница. — А совет мог бы позаботиться, по крайней мере о том,чтобы мы не мерзли, потому что работа у нас тяжелая.

Тут разговор был прерван стоном больной.

— О! — сказал молодой человек, поворачиваясь ккровати с таким видом, будто совсем забыл о пациентке. — Ее песенка спета,миссис Корни.

— Неужели, сэр? — спросила надзирательница.

— Я буду очень удивлен, если она протянет еще часадва, — сказал помощник аптекаря, сосредоточив внимание на остриезубочистки. — Организм совершенно разрушен. Посмотрите-ка, старушка, онадремлет?

Сиделка наклонилась к кровати и утвердительно кивнулаголовой.

— Быть может, она так и умрет, если вы не будетешуметь, — сказал, молодой человек. — Поставьте свечу на пол. Там онаей не помешает.

Сиделка исполнила приказание и в то же время покачалаголовой, как бы давая понять, что женщина так легко не умрет; затем она сновазаняла свое место рядом с другой старухой, которая к тому времени возвратилась.Надзирательница с раздражением завернулась в шаль и присела в ногах кровати.