– А если они при этом сломают древко? – тихо переспросил воевода.

– Любой ценой, – стиснув зубы, еще раз повторил Константин. – Если оно сломается – значит, судьба.

– И Николай – судьба?

– С ним пусть зря не рискуют. Крупный отряд туда не прорвется, так что пусть едут к Эрторгулу и требуют всех людей в помощь.

– Не боишься, что будет поздно и они не успеют?

– Значит, и тут судьба, – обреченно посмотрел на воеводу Константин.

– Ну да, – вздохнул Вячеслав, молча кивнул и тут же вышел.

Медленно ступая по хрусткому упругому снегу в сторону барака, где разместились спецназовцы, он размышлял о том, что они с Костей уже больше двадцати лет вместе, столько прошли и пережили, что иному хватило бы на две, а то и на три жизни. Но, пожалуй, все это бледнело перед сегодняшним испытанием, которое уготовила Константину безжалостная судьба.

И еще одно пришло ему в голову. Он даже на секунду остановился, когда понял это. Каждый из них был готов друг для друга на многое, вплоть до того, что если бы для спасения Константина надо было отдать свою жизнь, то Вячеслав не колебался бы ни минуты.

Но встать сегодня на его место воевода не согласился бы.

Ни за что.

Ни за какие коврижки!

Уж очень оно…

Порой легче умереть самому, чем послать на смерть другого. А сегодня его друг умер бы и десять раз.

С радостью.

Потому что бывают решения, пусть и правильные, которые убивают душу, и это гораздо страшнее, да и больнее тоже.

Во сто крат.

Конечно, если бы Пестерь знал, что для государя все это уже не новость, то ему было бы понятно это загадочное хладнокровие. Удивленный и несколько раздосадованный, он приступил к изложению тех условий, которые выдвинул Бату в обмен на жизнь княжича.

Когда его рассказ закончился, Константин по-прежнему молчал, не говоря ни слова, устремившись взглядом в какую-то точку, видимую лишь ему одному. Казалось, он не видел и не слышал никого из присутствующих.

– И что теперь делать, государь? – еще раз тихонечко повторил свой вопрос Пестерь. – С каким ответом нам к нехристю ехать? Может, поторговаться получится, да он, глядишь, скостит цену? А бул-гарского хана и попросить можно. Пусть братцу сво-му уступит малость. Не больно-то обеднеет.

– Нешто хан Абдулла не человек, – поддержал его Ожиг Станятович. – Тоже, чай, отец, и сыны у него растут. Должон понимать, что надобно выручать Николая Святославича.

О Святозаре, будто сговорившись, никто и словом не обмолвился.

И тут царь, все так же сидя на походном кресле-троне с высокой резной спинкой, на подголовнике которой была искусно, один в один к настоящей, вырезана царская корона, произнес загадочную фразу, смысл которой так и остался темным для послов:

– Я не Сталин, но солдат на генералов тоже менять не стану.

«Заговаривается государь!» – перепугался Пестерь и переглянулся с насторожившимся Ожигом.

– Чего? – робко переспросил Яромир.

Константин поднял голову и внимательно обвел взглядом стоящую перед ним семерку.

– С дороги и сразу ко мне? – уточнил он. – Не обедали поди?

Вопрос был несколько неожиданным и далеко не по теме, поэтому мгновенного ответа не последовало.

– Не до обедов ныне, царь-батюшка, – первым подал голос Кроп, привыкший за долгие годы службы в спецназе обходиться самым малым, если оно вообще имелось.

– Голодный посол – злой посол, – несколько натужно улыбнулся Константин. – А злой посол – это уже не посол. Ни на улыбку ласковую, ни на слово доброе у него сил нет, а того, кто перед ним, он разглядывает только с одной стороны – вкусный или нет. Так что сейчас мы с вами потрапезничаем, денек передохнем – все равно в сторону хана едем – а уж потом, ближе к завтрашнему вечеру, и решим, какой ответ вы ему от меня повезете.

Следует выверить свою слабость до каждого шага,

Прежде чем приступить к смертельной игре.

А потом следует показать свою слабость врагу,

Свою глупость, свою усталость, или ссору в своих рядах.

Предложить ему легкую и вроде бы простую дорогу

(Но не слишком – иначе тигр учует твой запах).

Ольга Погодина

На этот раз Константин знал, что послы не одобрят его послания хану, а точнее, попросту не поверят в то, что оно фальшивое. Решат, будто царь на самом деле испугался за сына с внуком. Понять поймут – родная кровь и прочее, но не одобрят.

Достаточно на самих послов посмотреть, чтоб все ясно стало. Молчат они, не перечат, но то – на словах, а в глазах иное. Можно сказать – бунт настоящий. Позволь им говорить, так они бы сказали, да такое, что только держись!

Как можно давать безоговорочное согласие на все бессовестные, если не сказать нелепые, условия, которые выставил басурманин, ну как?! Пусть эти степи лишь недавно перешли под власть Руси, но сколь трудов и гривен уже вбухано в крепости, возведенные по берегам рек! Опять же люди, которые там живут, – их-то куда?! Там оставить, чтоб Святозар состряпал из них полки, влил в свое войско и двинулся дальше, чтобы окончательно лишать своего братца наследства?!

О Рязани же и вовсе говорить не приходится. Отдать стольный город за здорово живешь?! Каково?! Пусть не весь, а половину, да и то после смерти Константина, но ведь отдать! Или ее потом напополам стеной перегораживать?! А кому, к примеру, царские хоромы – они-то одни? По подклетям делить? Эта бретяница твоя, брат, а вот эта житница моя, так, что ли?!

А взять чудо из чудес – Софию златоглавую. Вон сколь народу съезжаются, чтоб на храм полюбоваться, пение ангельское послушать, красу неописуемую в сердце оставить, душу в звонкоголосых песнях колокольных омыть.

Туда зайди и сразу ясно – коли господь и спустится когда-нибудь с небес на землю, то первым делом не в Киев древний, не в Новгород важный, и даже не в Царьград – к ним в Рязань подастся, чтоб полюбоваться, какую красу люди для него воздвигли. Не руками – душой строили. Так что ж теперь – душу пополам?! А выдержит она глумление эдакое?!

Да и с Абдуллой тоже неладно выходит. Как ни крути, а по отношению к нему ныне русский царь не союзником становится, а… Нет, ищи – не ищи, а иного словца кроме иуды и не сыщешь.

Конечно, Константин и тут вроде как с оговорками предает, предлагая Бату вначале увести свои ту-мены с булгарской земли и настаивая на том, что он самолично помирит братьев, заставив булгарского хана выдать Мультеку его долю, а уж какую – можно обсудить заранее. Ну а далее.

Он же сразу обещает, что ежели Абдулла не согласится на такой дележ, то на него незамедлительно двинутся русские полки, после чего ему все равно придется делиться. Так что предательство и есть предательство, пускай и с оговорками. Они-то как раз сути дела не меняют.