Возглавлявший консерваторскую школу дирижеров Густав Гутхайль также дирижировал на концертах Венского концертного общества. Мы также были очень высокого мнения о директоре Консерватории Фердинанде Лоу, который иногда дирижировал в Венской филармонии, когда там играли Брукнера. В Вене существовали сильные разногласия между сторонниками Брамса и Брукнера, хотя оба композитора умерли уже больше века назад. Даже Эдуард Ганслик, ненавидимый всеми венский музыкальный критик, которому мы дали прозвище Бенкмессер, уже скончался к тому времени, хотя раны, нанесенные им, еще не зарубцевались. Ганслик, наш заклятый враг, потому что он жестоко оклеветал нашего кумира Вагнера, был на стороне Брамса против Брукнера.

И хотя мы с Адольфом отдавали дань уважения двум мастерам, были все же на стороне Брукнера, потому что предпочитали его музыку; этому способствовало и то, что он был австрийцем. Адольф сказал, что Линц должен быть родиной Брукнера точно так же, как Байройт родиной Вагнера: концертный зал в Линце, как он называл почти законченный проект своего нового здания, должен быть посвящен памяти Брукнера.

Помимо симфоний мастеров классики Адольф с огромным удовольствием слушал произведения композиторов-романтиков Карла Марии фон Вебера, Шуберта, Мендельсона и Шумана. Он был увлечен Григом, чей концерт для фортепиано ля минор нашел очаровательным. Он очень сожалел, что Вагнер работал только для оперной сцены, так что увертюры к отдельным операм можно было услышать только в концертных залах. Вообще Адольф не испытывал особого восторга перед виртуозами инструментальной игры, хотя никогда не пропускал отдельных сольных выступлений, таких как исполнение фортепьянных и скрипичных концертов Моцарта и Бетховена, скрипичного концерта ля минор Мендельсона и, больше всего, фортепьянного концерта ля минор Шумана.

Эти частые посещения концертов начали выбивать Адольфа из колеи, но в течение какого-то времени я не мог понять причину этого. Любой другой человек был бы доволен тем, что слушает концерт. Но не Адольф. Он сидел на своем бесплатном месте в зрительном зале, наслаждаясь великолепным скрипичным концертом ре минор Бетховена, и был доволен и счастлив, но все же – когда он пересчитал слушателей, оказалось около 500 человек – он спросил себя: «А как насчет многих тысяч людей, у которых нет возможности послушать этот концерт?» Конечно, не только среди студентов-музыкантов, но и среди ремесленников и рабочих нашлось бы много таких, кто был бы рад, как и он, получить бесплатное или доступное по цене место в концертном зале и послушать бессмертную музыку. При этом он думал не только о Вене, так как в столице людям было сравнительно просто пойти на концерт, если они этого хотели, но и о небольших провинциальных городках. Из своего опыта в Линце он знал, как мало в провинции культурных учреждений. Это следовало изменить: посещение концертов больше не должно быть прерогативой привилегированного меньшинства. Сам он воспользовался бесплатным билетом, но всю систему следует со временем поменять.

Такое мышление было характерно для Адольфа. Вокруг него не могло случиться ничего, что не носило бы всеобщий характер. Даже чисто культурные события, такие как посещение концерта, пробуждали в нем осознание проблемы, которая касалась всех, осознание чего-то, к чему «идеальное государство», о котором он мечтал, не могло оставаться равнодушным. «Революционная буря» снесет ворота в искусство, до сих пор закрытое для многих, это будет «социальная реформа», даже в области наслаждения музыкой. Разумеется, многие молодые люди в то время думали точно так же, как и он, и его протест против привилегированных классов общества в отношении художественных интересов не был чем-то необычным. Существовали общества и организации, у которых была ясная цель – нести искусство в массы; многие вели тяжелую борьбу с видимым успехом, но уникальным был подход Гитлера к этому вопросу. Если другие были рады каждому дню в их стремлении к цели, то Адольф отвергал их благонамеренные, но негодные методы и стремился к полному решению проблемы везде, где это можно осуществить. В то время, когда он впервые заявил о своем проекте, он был у него уже в процессе создания. Что характерно, его не удовлетворяло просто пропагандировать некую стратегию; ему нужно было проработать весь проект во всех мельчайших деталях, как будто он получил на это «распоряжение сверху». В законченном виде стратегия была настолько переполнена интеллектуальным содержанием, что требовались только словесные полномочия для ее воплощения в жизнь.

За все время, что я знал его, эти полномочия так и не были ему даны, и именно по этой причине я считал его фантазером, даже если он уже аргументированно убедил меня в разумности стратегии. Он был уверен, что со временем одно его слово будет действовать так, что сотни и тысячи различных планов, хранящихся в его голове, будут четко изложены и выполнены. Он редко говорил об этом, да и только со мной, потому что он знал, что я верю в него.

Раньше, когда он ухватывался за какую-то идею и разрабатывал ее тщательно и квалифицированно, другой слушатель, бывало, замечал: «Да, но кто будет за все это платить?» В Линце я сам был виноват в том, что легкомысленно поднимал этот вопрос, потому что он был очевиден. В Вене я стал более осмотрительным и избегал задавать вопрос о том, откуда возьмется финансирование. Адольф считал этот вопрос неуместным, и его ответы были разными. В Линце это было «государство». Этот ответ, на мой взгляд, был недостаточным. В Вене он больше склонялся к варианту «понадобятся бизнесмены», хотя могло быть и так, что он говорил коротко: «Тебя не спросят, потому что ты ничего в этом не понимаешь» или еще короче: «Предоставь это мне».

Первым сигналом того, что в недалеком будущем начнется новая политика, было ключевое слово, которое неожиданно появилось во время монолога или спора. Это был специальный термин, который он до этого никогда не употреблял. В тот период, когда он еще не определился со своим будущим, этот термин мог изменяться. Это случилось в те недели, когда он часто посещал концерты. Тогда он начал говорить об «оркестре, который гастролирует по провинциям». Я подумал, что такой оркестр уже реально есть в Вене, раз он заговорил о нем так, будто он действительно существует. Потом я обнаружил, что «разъездной оркестр», как он уже привычно называл его (слово «гастроли» имело какой-то нехороший подтекст) был плодом его воображения, а вскоре после этого – ведь он ничего не делал наполовину – у нас уже был «разъездной государственный оркестр».

Я, конечно, оказался в это вовлечен и отчетливо помню, что наш совместный план закончился десятью гастролирующими оркестрами, так что даже граждане, жившие в самых отдаленных и недоступных уголках страны, могли насладиться скрипичным концертом ре минор Бетховена и другими подобными вещами. Однажды вечером, когда Адольф рассуждал об оркестре, я спросил его, почему он принимает такое горячее участие в музыкальном проекте, когда его целью является стать архитектором. Ответ был краток и по делу: «Потому что на данный момент у меня есть ты». Это означало, что, пока я остаюсь рядом с ним, он будет пользоваться моими советами и опытом в качестве будущего дирижера оркестра. Мне было лестно это услышать, но когда я спросил, кто, по его мнению, будет дирижировать этим оркестром, он сразу же посмотрел сквозь меня, засмеялся и ответил: «Уж точно не ты». Став снова серьезным, он добавил, что в свое время он, безусловно, рассмотрит мою кандидатуру на этот пост. Но он задел мои чувства, и я сообщил ему, что, даже если он сейчас предложит его мне, откажусь от этой чести, так как хочу быть дирижером реально существующего оркестра, а не такого, который живет только в его фантазиях. Этого было достаточно, чтобы спровоцировать взрыв гнева, так как он никогда не потерпел бы, чтобы люди сомневались в конечном исполнении его идей. «Ты все равно был бы счастлив, если бы я назначил тебя его дирижером», – кричал он.