Я вздохнула. Эх, Жанна-Жанна. Вечный лакомый кусочек, глоток свежего воздуха, навязчивый эротический сон. Порхающая стрекоза, на шее которой уже начали появляться морщины.

Ей тридцать три, мифологический возраст. Женщина в самом соку, нагло ухватывающая жирные куски из-под носа молодых полураспустившихся девиц.

Она еще смеет жаловаться, что большинство мужчин считают знойных красоток вроде нее пустышками. Что же будет с ней через десять лет, какими будут приманки ее эротического капкана? Будет ли она по-прежнему с загадочной улыбкой подбрасывать монетки и стричь лобковые волосы в форме сердца?

Любовь – это все. И это все, что мы знаем о ней (Эмили Дикинсон).

Никогда не забуду слова нашей редакторши Маргариты Петровны: «Когда мне было двадцать, мне хотелось, чтобы мужчины видели во мне личность. Я из кожи вон лезла, чтобы казаться интересной и интеллектуальной. Мне хотелось, чтобы со мной поговорили, а они только и знали, что щипать меня за задницу. Но когда мне исполнилось сорок, мужчины наконец разглядели во мне интересного человека. Они были не прочь пообщаться, и что же? Выяснилось, что на самом деле мне нужно другое – чтобы меня ущипнули за зад и сказали, что я хорошенькая!»

– Ну а ты-то как? – вдруг спросила Жанна. – Что у тебя с твоим целомудренным миллионером?

– Да, я же еще тебе не рассказала. На выходные я еду в загородный особняк Эдуарда. Он меня пригласил. – расправила плечи. Хоть один козырь, да мой.

– О, прими мои поздравления. – Жанна откусила маленький кусочек от своего блина, предварительно обмакнув его в медовую лужицу.

В отличие от меня, жадно набросившейся на калорийное лакомство, она ела, как великосветская леди, медленно и степенно.

– Значит, наш девственник наконец сдался? И в субботу состоится совращение ягненка?

– Не надо так о нем говорить.

– Удивительная тенденция. У меня было столько классных ироничных подруг. Но все они преображались, стоило им влюбиться, – она аккуратно промокнула губы салфеткой, – они превращались в надменных клуш. Несколько недель назад ты бы с радостью посмеялась вместе со мной. А сейчас глупо хлопаешь крыльями.

– Ты сказала – влюбиться? – поразилась я.

– Я сказала – хлопаешь крыльями, – отрезала Жанна.

– Нет, ты сказала – влюбиться! – я нервно отодвинула тарелку. – Жанна, ты что, думаешь, я влюблена?!

Как глупо. От мнения Жанны не зависело ровным счетом ничего, но я ждала ее ответа, как приговора.

Ответом мне был уничтожающий взгляд.

– А сама-то ты что думаешь?

– Не знаю… – вздохнула я, – нет, правда, не знаю.

– Ну, пока ты пытаешься разобраться в своих чувствах, я тебя оставлю на пару минут. Надо пройти через одну неприятную… мм… мм… процедуру. – Она поднесла два наманикюренных пальца к пухлым терракотовым губам.

– Жанна, что это значит? – опешила я. – Два пальца в рот после еды? Это так инфантильно!

– Но я ела блины!.. Хочешь сказать, ты никогда так не делаешь? – прищурилась она.

– Никогда. Это жутко вредно.

– Не менее вредно, чем послеобеденная сигарета, – усмехнулась Жанна, – или бессонная ночь. Или тональный крем. Или… Или влюбленность, – она щелкнула меня пальцем по носу, – жди, скоро буду!

Жанна ушла, привычно повиливая вертким задиком. И все присутствующие в кафе мужчины мечтательно смотрели ей вслед. Я усмехнулась. Как обманчива бывает внешность. Бедные, они не знали, что этой знойной черноокой красавице предстоит испытать радость добровольного блевания в общественном туалете. Некоторое время – минут десять, не больше – она будет корчиться, стоя на коленях перед унитазом, словно язычница перед каменным божеством. А потом снова выйдет в зал, немного побледневшая, и от нее будет ненавязчиво пахнуть мятной жвачкой.

Я задумчиво доела блин. Надо бы и мне сбросить пару килограммчиков, скоро ведь купальный сезон. Хотя… какая разница, какой размер я ношу, сорок четвертый ли, сорок шестой, если я… если я… я… короче, если я влюблена.

* * *

– Александра, у меня просто нет слов! – главный редактор газеты «Новости Москвы» Максим Леонидович Степашкин кипел, как вода в самоваре. – Я всякого от вас ожидал, но такое! Это уж выходит за все рамки!

Я сидела напротив него, втянув голову в плечи. На столе перед Степашкиным лежала моя статья о бумажных свадебных платьях. На мой взгляд, ничего лучше я не написала за всю мою журналистскую карьеру. Но Максим Леонидович, видимо, собирался со мною поспорить.

– Я все понимаю, – понуро согласилась я.

– Нет, вы не понимаете!

– Максим Леонидович… Учитывая сложившиеся обстоятельства, – я выдержала трагическую паузу. Под обстоятельствами я вообще-то подразумевала свой роман с миллионером. Но ему об этом знать совершенно необязательно – пусть думает, что я говорю о собственной безалаберности и лени, – учитывая обстоятельства, я готова написать заявление. Ухожу по собственному желанию.

Раньше я почему-то думала, что произнести эту фразу будет трудно. Я столько лет провела в этой газете, я вросла в нее. Можно сказать, что я была замужем за газетой, и вот теперь мне предлагается подать на развод. Что ж, видимо, так надо. И неожиданно я почувствовала облегчение. Все же нет ничего хуже неопределенности. А я столько времени висела на волоске.

– По собственному желанию? – тупо переспросил Степашкин. Потом он снял очки и уставился на меня своими глазами, которые вне обрамления толстых линз оказались большими и синими. Интересно, почему он не заведет себе контактные линзы?

– Мы оба понимаем, что по-другому не получится, – вздохнула я.

– Но… но я чего-то не понял… Почему? Вас приглашают в другую газету? Они пообещали больше платить?

Я встряхнула головой.

– Что? Разве вы не собирались меня уволить?

– Я?!

Это уже походило на сценку из дешевого водевиля. Мы словно говорили на разных языках.

– Но я не собирался… вас увольнять, – наконец сказал он, – и даже наоборот… Я хотел предложить вам должность редактора.

– Редактора? – вытаращила глаза я.

– Редактора рубрики моды, – спокойно повторил Степашкин. Кончиком галстука он протер стекла очков, потом водрузил их обратно на нос. И сразу же опять превратился в привычного Степашкина. – Ваша последняя статья – это просто блеск!

Я почувствовала, как к щекам приливает румянец. Похвала нашего главного – это что-то!

А он тем временем продолжал говорить:

– У вас будет отдельный кабинет. Потом, ваша фотография будет в газете. Ну и повышение оклада, разумеется… – после короткой паузы он счел нужным оговориться, – правда, небольшое.

А мне вдруг захотелось сорваться с места и, перегнувшись через стол, поцеловать его. Но я понимала, что делать этого ни в коем случае нельзя. И так он считает меня странной.