В следующие дни перехода Пенни тихо радуется каждому встреченному зеленовато-лиловому колоску. И горячо надеется, что «каша» действительно помогает медленному, незаметному для глаз, но всё-таки чуду.

* * *

На Пенелопин взгляд, новая стоянка происходит в странном месте.

Клан, почти не задержавшись, минует остатки очень старого сельца – там и сям видать обомшелые камни разрушившихся фундаментов, заросли кипрея-поджарника, несколько давно одичалых яблонь, непролазные колючие малинники. Уже и не разберёшь, люди ли там когда-то жили, или например, те же дварфы.

Останавливаются же они дальше. Одна из речек, питающая оставшееся позади Великое озеро, ещё не совсем уничтожила бывшую мельничную запруду, а лиственный частый лес изрядно отступает в этом месте от бережка, будто кто-то нарочно расчистил поляну от молодой поросли.

Как-то между делом, будто само собой, решается, как теперь разместить четверых прибытков. Хильда предлагает на первое время уступить свой и Марров дом, а уж они двои пока в Жабьем доме поживут, но никто не решается воспользоваться такой неслыханной щедростью. Булаты, взяв одно из полотнищ от прежнего шалаша, делят свою палатку, и даже старшаки, кажется, что-то такое там у себя городят.

Пенни-Резак спрашивает себя, легко ли ей было бы поделиться собственным не слишком-то просторным жильём. И приходит к выводу, что совершающееся сейчас в клане Штырь-Ковалей – тоже из числа чудес. Перебрав разные свои мысли, Пенелопа решает, что неловко будет снова отгораживаться занавеской, раз уж и обитателям Зелёного дома наверняка придётся немного потесниться. Может, брезентовое полотно теперь куда больше пригодится кому-нибудь другому.

* * *

Тумак, сорвавший от крика голос в день Чииной гибели и будто с тех пор отвыкший разговаривать, при возведении Зелёного дома работает плечо в плечо с Миркой. И когда этот труд окончен, Тумак подходит к Чабхе Булату и произносит тихо, с большим передыхом между словами:

–Мне давно Харра говорил… они с Хашем – из Бело-жильных.

–Дети Медной Орлицы с Беложильными и дрались, и роднились,– Чаб улыбается счастливо.– Нутром давно знаю, что со мной у Хаша общая кровь. Беложильные были славный клан.

–Славный клан,– повторяет Тумак.

–А ты-то чьим родился?

Тумак сглатывает, поводит глазами.

–Шершней…

–Ну так ты Шершень, а я – Крапива,– окликает Мирка.– Не родня. Зато кусачие!

Тумак фыркает, улыбается. Будто хочет вспомнить, как нужно смеяться.

* * *

Так Липка пристраивается в Жабьем доме, Тумак – в Зелёном, Хаш идёт жить к Булатам, а Шалу старшаки зовут пожить пока у себя, если, конечно, шкодный выводок не слишком бесить будет. Глядя на Коваля, Пенни готова поспорить, что конопатый от этого не в большом восторге, хотя досады особой и не показывает. И ей отчего-то приятно это знать.

Нынешний праздник о начале новой стоянки удаётся не слишком буйным, а и скучным никак нельзя его назвать. Магда Ларссон, отчего-то волнуясь, рассказывает по-правски довольно запутанную историю о разлучённых в чужедальнем краю ррхи-близнецах, каждый из которых считает другого убитым. Изредка Магда подглядывает в свою синюю толстую тетрадку. В истории получается изрядно драк, мухлежа, любовей жгучих и разнообразной нелепой путаницы. Слова всё заковыристые, но в целом понять можно. Нэннэчи ведёт рассказ нараспев, даже будто на разные голоса, и почти не сбивается, несмотря на то что орки то ахают от какого-нибудь неожиданного поворота, то принимаются ржать – тогда нэннэчи Магда делает паузу и сама радуется, со всеми вместе[2].

Пенелопе приходит на мысль, что история ей знакома. Ну, точно. Под конец потерянные ррхи встретились в самый необходимый момент и крепко ошарашили окружающих, так как похожие были, будто две уклейки – все их путали. А потом отчаянные ррхи ещё и застаршачили в соседних кланах, потому что оба были не промах и снюхались с тамошними спесивыми вожаками, хотя без хорошей хрыковой понюшки, наверное, так сразу и не разберёшь, кто же там по кому сох.

Многие Штырь-Ковали, в том числе и кое-кто из четверых прибытков, аж верещат от восторга, что так ловко всё вышло. Магда Ларссон сияет совсем как августовская луна, и обмахивается тетрадкой, румяная от костра и от несомненного успеха.

Позже Пенни дерзает подойти к Магде:

–Я вроде спектакль по телеку смотрела… ещё книжка такая есть, только я её не осилила… там же одна ррхи была девчонка, она в парня переодевалась, и короче тоже все путали. Ну и здорово вы это переложили!!

Межняк ужасно стесняется, что не умеет красиво и гладко сложить даже обыкновенные человеческие слова, но Магда Ларссон не обращает на это внимания.

–Да, всё верно! Великая пьеса. Как хорошо, что ты её узнала! Мне давно хотелось попробовать пересказать её на орочий лад. Тебе правда понравилось?

Неужели этой умной и седой женщине не наплевать с высокой ёлки на Пенелопино мнение? Ну чем не чудеса! Пенни-Резак не решается сказать, что она и в людской-то версии половину слов никак не вдуплила, не говоря уж о правской. Но отвечает искренне:

–Ещё как понравилось. Ладно я, даже Тумак ржа… смеялся! А когда тот чертила надутый нарядился и давай выпендриваться – Штырь аж впокатку повалился, вы видели?!

–Знаешь, Пенелопа, наверное, за всю жизнь мои скромные труды не получали такой благосклонной оценки, как у Штырь-Ковалей.

–Я сначала думала, вы учительница. А вы, наверное, типа писательница или учёная какая-нибудь.

–Прямо сейчас – я орочья нэннэчи,– отвечает Магда, хотя и выглядит она, несмотря на поношенный и перешитый армейский шмот, скорее как императрица на старинном портрете: значительной и довольной.

А после праздника, при ночлеге, Тумак сперва всё норовит скорчиться в три погибели, может быть, от долгой привычки к прежней тесной ухоронке, потом вроде выпрямляется, немного отмякнув в полусне.

* * *

С утра Ёна зовёт на «грабёж». Конечно, не по-настоящему разбойничать, а просто обобрать давным-давно одичалые садовые остатки в разрушенном поселении, мимо которого они вчера проходили.

«Грабёж» прямо-таки весь состоит из разных крохотных чуд – и миновать бы, не заметив, да только сейчас Пенни-Резаку здорово нравится их свидетельствовать и собирать к себе в память, будто мозаику.

Быстрый бег – не от опасности и не ради срочности дела, а просто так, для радости. Чернявый то бежит почти вровень, то немного отстаёт. Ёна крепкий и резвый молодой орчара, силы в нём полно, а всё-таки её перегнать не сможет.

Трава, ещё не совсем просохшая от росы – о, вон там ещё метёлочки «кровавой каши», надо будет набрать!