Ее сердце временами тревожно замирало, когда она позволяла своим мыслям обратиться к будущему. Как поступит тетя Пейшенс? Что с ней станет, когда придут забирать ее мужа? Она — ребенок, и надо обращаться с ней, как с ребенком. Вот Пейшенс опять засеменила из кухни и поднялась по лестнице к себе в комнату, и Мэри слышала, как она стаскивает на пол свой сундук и ходит взад-вперед, взад-вперед, заворачивая единственный подсвечник в шаль и укладывая его бок о бок с треснутым чайником и выцветшим муслиновым чепцом, и тут же разворачивая их снова и заменяя сокровищами более древними.

Джосс Мерлин мрачно наблюдал за женой, то и дело раздраженно ругая ее, когда она что-нибудь роняла на пол или спотыкалась. За ночь его настроение опять переменилось. Бдение в кухне его не утихомирило, а то, что ночные часы прошли спокойно и посетитель не нагрянул к нему, взбудоражило дядю еще больше, если только такое было возможно. Он слонялся по дому, нервный и рассеянный, временами что-то бормотал себе под нос, выглядывал в окна, как будто ожидал чьего-то неожиданного появления. Его нервозность сказывалась на жене и на Мэри. Тетя Пейшенс тревожно наблюдала за ним и тоже поглядывала на окна и прислушивалась; ее рот непрестанно работал, руки сворачивали и разворачивали передник.

Разносчика в запертой комнате совсем не было слышно, и трактирщик не ходил к нему и не упоминал о нем; это молчание само по себе было зловещим, странным и неестественным. Если бы разносчик выкрикивал непристойности или ломился в дверь, это больше соответствовало бы его характеру; но он затаился там, в темноте, беззвучно и неподвижно, и при всем своем отвращении к Гарри Мэри содрогнулась при мысли о его возможной смерти.

Во время полдника они сидели в кухне вокруг стола и ели молча, почти украдкой, и трактирщик, у которого обычно был волчий аппетит, мрачно барабанил пальцами по столу, и холодное мясо лежало на его тарелке нетронутым. Один раз Мэри подняла глаза и увидела, что он смотрит на нее из-под косматых бровей. В ее голове пронеслась ужасная мысль, что дядя ее подозревает и что-то знает о ее планах. Девушка рассчитывала на хорошее настроение минувшей ночи и приготовилась, если нужно, подыграть ему, отвечая шуткой на шутку, и ни в чем ему не противоречить. Однако дядя сидел угрюмый, окутанный мраком, а она уже знала это его настроение и знала, что оно влечет за собой опасность. Наконец Мэри собралась с духом и спросила, когда он намеревается покинуть трактир «Ямайка».

— Когда буду готов, — коротко бросил трактирщик и больше ничего не сказал.

Однако она заставила себя продолжить. Помогая убирать со стола и думая, что громоздит ложь на ложь, Мэри внушила тете, что для путешествия необходимо собрать корзинку со съестным, и тут снова обратилась к дяде.

— Если ночью мы будем в пути, — сказала она, — не лучше ли тете Пейшенс и мне отдохнуть до вечера, чтобы со свежими силами отправиться в дорогу? Сегодня ночью никому из нас спать не придется. Тетя Пейшенс на ногах с самого рассвета, да и я тоже. По-моему, нет никакого толку в том, что мы будем дожидаться сумерек.

Мэри старалась говорить как можно более непринужденно, но сердце у нее сжалось — верный знак того, что она с опаской ждет ответа; она не могла посмотреть дяде в глаза. Он с минуту обдумывал ее слова, и, чтобы справиться с волнением, девушка отвернулась и сделала вид, будто роется в буфете.

— Можете отдыхать, если хотите, — ответил он наконец. — Для вас обеих будет работа позже. Ты права, сегодня вам спать не придется. Идите! Я буду рад на время от вас избавиться.

Первый шаг был сделан, и Мэри немного задержалась, якобы что-то делая в буфете: она боялась, что ее поспешный уход из кухни будет сочтен подозрительным. Тетя, которая всегда слушалась как марионетка, смиренно последовала за ней наверх, когда настало время, и поплелась по дальнему коридору в свою комнату, как послушный ребенок.

Мэри вошла в свою комнатку над крыльцом и закрыла дверь на ключ. В ожидании приключения ее сердце колотилось, и она не могла бы сказать, чего здесь было больше: возбуждения или страха. До Олтернана около четырех миль, и она может пройти это расстояние за час. Если Мэри уйдет из трактира «Ямайка» в четыре часа, когда уже начнет темнеть, она вернется вскоре после шести, а трактирщик вряд ли придет ее будить раньше семи. Значит, у нее есть три часа, чтобы сыграть свою роль, и девушка уже придумала способ, как ей выбраться. Она вылезет на крышу крыльца и соскользнет на землю, как это утром сделал Джем. Это нетрудно, и она может отделаться царапиной и испугом. Во всяком случае, это безопаснее, чем рисковать наткнуться внизу, в коридоре, на дядю. Тяжелую входную дверь бесшумно не открыть, а выйти через бар — значит пройти мимо открытой кухни.

Мэри надела самое теплое платье и дрожащими, горячими руками обвязала вокруг плеч старую шаль. Вынужденное промедление досаждало ей больше всего. Как только она окажется на дороге, цель похода придаст ей смелости, и само движение прибавит энергии.

Девушка сидела у окна и смотрела на пустой двор и на большую дорогу, по которой никто никогда не проезжал, и ждала, когда часы внизу пробьют четыре. Когда наконец это произошло, удары разнеслись в тишине, как сигнал тревоги, ударяя по нервам. Отпирая дверь, девушка на миг прислушалась: она слышала, как ударам часов эхом отвечают шаги, слышала в воздухе шорохи.

Конечно, это была игра воображения; ничто не шелохнулось. Часы продолжали тикать, отсчитывая следующий час. Теперь дорога каждая секунда, нужно уходить, не теряя времени. Мэри закрыла дверь, снова заперла ее и подошла к окну. Она пролезла сквозь разбитое стекло, держась руками за подоконник, в один миг оказалась верхом на козырьке и глянула вниз, на землю.

Теперь, сверху, расстояние казалось больше, к тому же у нее не было одеяла, на котором она могла бы повиснуть, как Джем. Скользкие столбы крыльца не давали опоры рукам или ногам. Мэри обернулась, отчаянно цепляясь за спасительный подоконник, внезапно показавшийся желанным и почти родным, потом закрыла глаза и прыгнула. Ее ноги почти сразу же ощутили землю — прыжок оказался пустяковый, как она и предполагала, но девушка ободрала себе руки о черепицу, и это живо напомнило ей о предыдущем падении — из экипажа в овраге у берега.

Мэри посмотрела на трактир «Ямайка», с закрытыми окнами, зловещий и серый в надвигающихся сумерках; она подумала обо всех ужасах, свидетелем которых был этот дом, о тайнах, которые въелись в его стены бок о бок с другими воспоминаниями — о праздниках, огнях и веселом смехе, — все это было до того, как дядя набросил на дом свою тень. Она отвернулась, как инстинктивно отворачиваются от обители мертвых, и вышла на дорогу.

Вечер был ясный — по крайней мере в этом ей повезло, — и Мэри шла к своей цели, устремив взгляд на длинную белую дорогу, которая лежала впереди. Пока она шла, спустились сумерки, и через пустоши, простиравшиеся с обеих сторон от нее, потянулись тени. Вдали слева высокие скалистые вершины, перед этим окутанные туманом, поглотила тьма. Было очень тихо и безветренно. Позже взойдет луна. Мэри подумала, принял ли ее дядя во внимание это светило, которое прольет свет на его планы. Для нее самой это не имеет значения. Сегодня она не боится пустошей; ее дело — дорога. Пустоши не опасны, если на них не обращать внимания и не ходить по ним; они маячили вдали от нее, словно в другом мире.