Потом родители отправились на дачу, а Инна осталась одна. Она не звонила Паше, и вообще с трудом вспоминала, что на свете живет и он тоже. Видимо, роман с плотью был окончен.

Однажды утром, через неделю после возвращения, ей показалось, что ничего этого не было: ни моста через Святой Лаврентий, ни шпиля Нотр-Дамм-де-Виктуар. Что Квебека не было.

Она не брала в отпуск фотоаппарат, чтобы не заставлять себя смотреть на мир через объектив вместо двух полноценных глаз. И ее единственным свидетелем, ее единомышленником был путеводитель. Где же он?

Она перерыла все вещи, чемодан сверху донизу, сумку, посмотрела в карманах, куда он ни за что бы не уместился. Путеводитель исчез. Квебека не было в ее жизни – вот что это означало.

И сразу навалилась густая, черная тоска. В ней больше не было просвета, надежды, огонька. В ней больше не было вообще ничего. Чернота окутывала, зализывая светлые пятна Инниной жизни, как черная собака. Ничего не осталось.

Это было плохое решение, Инна знала. Распаковывая баночки с маминым снотворным, она старалась не думать. Ни о родителях, ни о том мире, что оставался рядом. Миру ничего не будет, это она – умрет. А мир останется, все такой же сияющий, такой же невероятный. Он не заметит ее ухода, никто не заметит.

Две полные горсти таблеток, запитые водой. Инна прилегла на кровать среди разоренных вещей. Комната была под стать душе, такая же неприютная, неубранная. Хотелось спать.

Спать, спать, спать. Чернота лизалась остервенело, непроницаемой смертельной слюной покрывая все тело Инны, ее руки, ее губы, глаза.

Она стояла на аллее, усыпанной багряными канадскими листьями.

«Что же я делаю?» – билась мысль. С каждым шагом по аллее мысль пульсировала все быстрее.

На аллее она была не одна. Любимые, знакомые руки схватили ее, стали трясти:

– Что ты делаешь? Я же говорил, так нельзя. Ты погубишь нас. Себя и меня вместе с собой, ведь один я – ничто!

Она плакала:

– Я не знаю, что делать. Любовь моя, почему ты не пришел? Я так тебя ждала, я так тебя искала.

– Я тоже искал тебя. Прости, что не успел найти, прости. Но сейчас ты не имеешь права, слышишь!

– Я устала… – Вся горечь ее тоскующей жизни была в этих словах.

Она опустилась на колени посреди этой аллеи, закрыла лицо руками. Со всех сторон наступал туман, холодный, липкий. Туман затягивал все вокруг.

– Что же я делаю? – ужаснулась она, отнимая руки от заплаканных глаз.

Он стоял рядом с нею, тоже на коленях. Так близко, что она не могла рассмотреть его лица. Его руки сжимали ее в объятиях, тормошили.

– Не делай этого. Это билет в один конец. Не делай этого, нельзя, нельзя! Нельзя. Ты все разрушишь…

Они задыхались от ужаса, оба как единый организм. Туман лип к их телам, застилал глаза, застилал все.

– Проснись. Проснись и встань. Я не смогу сделать это за тебя. Ты мой единственный свет, ты моя жизнь. Ты не можешь все погубить. Вспомни! Вспомни, что уже было раньше. Это было страшнее, но мы справились. Я люблю – тебя.

И она вспомнила. Вспомнила, как теряла его, вспомнила, как их разлучали. Как умирал он, как умирала она. И как они встречались снова.

– Я люблю тебя, – эхом отозвалась она. С силой, нечеловеческой силой она поднялась на ноги. От его лица расходилось сияние, и туман боялся этого света, истончался, таял.

Его крепкие руки до боли впились ей в плечи. Он тряс ее, как куклу.

– Найди в себе силы. Найди! Только не так.

– Только не так, – согласилась она со всхлипом. Ей понадобилось все: ее сила, ее воля, ее память. Три жизни – и все зря? Она должна была вынести это, чтобы… чтобы он был жив. Ради него, только ради него.

Она стиснула зубы, развернулась и побежала по аллее, все дальше от него, полная решимости исправить самую чудовищную свою ошибку.

Инна выплыла из забытья. Сон утягивал на самое дно, но эта мысль была сильнее всего сна в мире. «Нельзя. Только не так».

Мысли ворочались с трудом, во рту было сухо, голова шла кругом. Инна приподнялась на локте, и тошнота накатила с безудержной силой. Увидев пустые флакончики из-под лекарств, она вспомнила и поморщилась.

– Нельзя. – Спекшиеся губы твердили одно слово постоянно.

Она доползла до ванны, пару раз оседая по стене и балансируя на краю ускользающего сознания. Если соскользнуть в забытье – это навсегда, и Инна понимала весь ужас этого страшного слова «навсегда».

В ванне она заставила себя выпить воды, потом еще и еще. Ее рвало. Когда казалось, что желудок выскочит через горло, она снова пила воду и снова засовывала пальцы в рот. Из глаз лились едкие слезы.

Обессилевшая, уже не в состоянии передвигаться на ногах, на четвереньках Инна выползла в коридор и набрала телефон «Скорой». Продиктовав адрес и сказав, что выпила снотворное, она выронила трубку.

Накатывался сон. Последнее, что она сделала перед тем, как сдаться, – открыла входную дверь на площадку.

Марсель проснулся дрожащий, в холодном поту. Дороти ночевала у друзей, и в кровати он был один.

Этот страшный сон! Он помнил каждый его миг. Женщина, дороже которой нет и не будет, пыталась уйти от него, бросить его одного на аллее, затянутой густым туманом. Всюду взвивался злой холод, и он умолял ее не делать этого. Кажется, она послушалась.

Его руки были ледяными. Наверное, это из-за ночной прохлады, все-таки уже почти сентябрь.

Марсель пошел на кухню, долго пил воду и никак не мог напиться. Во рту было сухо, горло саднило. Сердце готово было выскочить из груди.

– Это только сон. Всего лишь сон.

Марсель пытался себя успокоить, но это не получалось. Убеждение, что приснившееся – просто кошмар, не действовало. Ему было жизненно важно узнать, что решила эта женщина на аллее. С ним она – или он один?

Инна клятвенно обещала врачу, что такое с нею больше не случится. Она и сама уже приходила в ужас от того, какая идиотская, чудовищная мысль пришла ей в голову. Наложить на себя руки! Боже, как она вообще посмела сделать это? Она чувствовала такой леденящий страх при мысли, что эта попытка могла увенчаться успехом. Никакое рациональное размышление не могло помочь. Она не помнила своего видения, не понимала, как нашла в себе силы очнуться. Здесь явно не обошлось без вмешательства свыше. И она была благодарна небу, что не убила себя. Ей казалось, что, убив себя, она разрушила бы целую вселенную.

Возможно, это было самонадеянно.

Так или иначе, но свое обещание доктору она сдержала. Вернувшись из больницы, она поняла, что такое жить. Это ведь просто. Чувствовать струящийся от соседей запах печеных перцев с мясом. Резать хрусткий арбуз, который пахнет так остро, свежо, сентябрем. Шуршать страницами любимой книги. Смеяться в компании родных. И ни за что не верить, что все может быть недостаточно хорошо.