К храму вершинному поднявшись, разглядывали мы гольцы пятитысячные, снежники далёкие, камни серые, а среди них – оазис города: зелень, участками огороженная, парники, кусты, деревья, каналы. За оазисом, вдали, вздымалась, вскручивалась буря пыльная; клубы песка гигантские до вершин горных кувыркались – медленно, почти величаво.

В храме мы попали на службу; слушали её от стены. Нашему присутствию не противились. Мы вошли бесшумно, и первым наблюдением было то, как распределяют пожертвования сельчан – каждому монаху (вне расчёта от возраста, пусть бы молод он был до мальчишества) ровной суммой в 300 или 350 рублей выкладывалось на столик с пришёптыванием таинственным. Всё это – под мантры грудные, пуджари начинаемые и всеми монотонно повторяемые.

Выйдя из монастыря, бурю песчаную в близости обнаружили. Заскрипел на зубах песок. К Тикси буря приблизилась ослабленная; вскоре она прекратилась.

Ещё несколько часов бродили мы по скале монастырской, позволяли себе на крыши домов забраться, на стены – для обзора лучшего, для веселья.

В Лех возвращаясь, осмотрели другие скальные строения, но кратко – в предчувствии сумерек.

Возвращение затянулось из-за подъёма непрестанного. В город мы заехали к одиннадцати, по темноте.

От перекриков ночных вновь приметил я странное звучание местного языка – в речи ладакхцев слышатся мне слова русские.

После ужина позднего (на базаре центральном) отправились в гостиницу.

Если днём в футболках мы ходили, к вечеру из рюкзаков кофты достали, то сейчас для ужина надеть должны были вещи шерстяные – до того резкий переход здесь от жары к холоду.

(Дворец Леха, видом своим на Поталу указывающий, построен был в XVII веке.)

Буря продолжается – громыхает вдали, но к Леху не близится. Задувает ветром, изредка дождём брызжет, но здесь силу свою не показывает.

Ходили мы неторопливо по городу окраинному; в двери заглядывали приоткрытые или трещинами широкими осклабленные.

От торговцев местных узнали, что туристам многим Лех перевалом служит к походам дальним (горным или лощинным). Можно устроить отсюда тур вертолётный или велосипедный. Гималаи здесь высокие, и тропы организованы к пикам опасным. В стороне отсюда дремлют семитысячники.

Интересовались мы поделками местными; обнаружили, что сувениры в Лехе чаще непальские выложены; местные кустари измельчали давно и предлагают сейчас вещицы скромные, неказистые. Даже украшения для монастырей и храмов ладакхских изготавливают в других штатах Индии, в Непале, в Тибете. Оригинальность была только в лавках антикварных, товары составлявших из реликвий сельских (их распродают ладакхцы молодые, памятью отцов не заботящиеся). Статуэтку работы ручной, трёхсотлетней истории выкупить можно за 4000 рублей, однако документов к её старинности не будет. Утверждал один из продавцов уникальность масок, им предлагаемых; когда же я сказал, что заинтересуюсь только двумя одинаковыми, такие были спешно найдены – обе старинные, неповторимые и только чудом похожие до неразличимости…

День сегодняшний запомнился не прогулками, но разговором, возле ворот Дворца лехского случившимся. Город затянулся в сумрак; многоцветными точками горели фонари; небо над горами ещё синело дневным теплом. Поднялись мы к Дворцу и теперь наблюдали ночь над Лехом, слушали вой собак. Сидели на каменных перилах. Вышел нам в соседи монах. В темноте почти не видно лица. Тёмно-коричневый саронг; постукивают чётки. Белые глаза. Монах смотрел вниз по лестнице. Пахло от него благовоньями, травами, землёй. В тишине, недвижности задумал я с ним говорить. Вопрос для этого составил искренний:

– Скажите, вы действительно в это верите?

Монах повернул ко мне голову. Помедлив, спросил:

– Что?

– Я говорю… вы действительно в это верите?

– Во что?

– В реинкарнацию.

Молчание. По дороге возле Дворца бегут собаки – не меньше десяти. Стая.

– В то, что мы не умираем, но перерождаемся в других телах. Что поступки наши оцениваются кем-то или… чем-то, что – карма… и потом… определяют, кем нам родиться – собакой или мухой.

Монах перебирал кости чёток. Вновь посмотрел вниз по лестнице, после чего ответил:

– Знаешь, был такой писатель Курт Воннегут…

Я улыбнулся. Не ожидал, что буддийский монах в Ладакхе будет рассказывать мне что-то про Воннегута.

– Тогда в Америке был такой анекдот про банкира из маленького города. Банкир был хорошим, трудолюбивым человеком. Но по воскресеньям ходил в казино и там проигрывался. Его этим никто не попрекал; в городке многие играли.

Монах говорил низким, шипящим голосом; я был в напряжении – боялся упустить смысл неожиданной речи.

– Однажды к нему приехал кузен. В гости. Обрадовался благополучию банкира, добропорядочности его, трудолюбию. Когда же узнал про воскресные игры, удивился очень и сказал: «Кузен! Почему ты – образованный, умный человек – ходишь в такое заведение, проигрываешь честно заработанные деньги?!» Банкир ответил ему: «Я понимаю тебя, твоё удивление. Но и ты пойми – это единственная игра в городе».

Монах умолк; от лестницы, снизу, послышались шорохи. Собака… За ней – ещё две. Монах продолжил:

– Слова эти… из анекдота – «это единственная игра в городе» – стали присказкой. Так вот, был в Америке писатель – Курт Воннегут. Пришёл он как-то на выставку, посвящённую эволюции. Пришёл туда с другом – биологом. Они встали возле стенда, где манекенами было показано, как обезьяна шаг за шагом превратилась в человека. Курт Воннегут спросил друга: «И ты действительно в это веришь?» Друг ответил ему: «Нет. Но это единственная игра в городе», – монах взглянул на меня. – Я тебе отвечу тем же.

Молчание. Я не придумал, чем продолжить разговор.

Наконец снизу – по лестнице – поднялся ещё один монах. Тихо поприветствовав друг друга, монахи ушли к Дворцу. Я вглядывался им вслед, но сумерки были слишком густы.

– Вот тебе и монах…

Оля призналась, что не поняла его слов. Я пересказал.

Единственная игра в городе…

(Перед выездом в долину Нубра оформить надлежит разрешение особое, без которого границу нубрскую пересечь не позволят пограничники.)

Время истекает в спешности необычной, потому что знаем о скором возвращении. Не верится, что вскоре должны будем остановиться (для паузы многомесячной перед следующим путешествием). Возвратятся дела обычные; обрастём оболочками социальными, успокоимся от мыслей, здесь зачатых…

Выехали мы на два дня в долину Нубра, что расстелилась подле Пакистана.

Дорога оказалась гладкой, асфальтированной. Лех долгим зелёным фьордом тянулся по расщелине; окончился тонкой косой из высохших кустов; за ним мертвенность курумов началась.