Новые перепады высот ни тошнотой, ни головокружением не отозвались. Слабость была лишь на перевале Кардунг Ла (5606 метров; самый высокий дорожный перевал в мире). Но и там прыгал я по скалам ближайшим, к снежникам поднимался. Облака висели серые, тяжёлые, близкие. От святилища горного мантры магнитофонные доносились, и шелестело всё тысячью ритуальных платочков (они развешаны всюду по верёвкам). Отсюда, с Кардунг Ла, водитель, нанятый нами для поездки (4000 рублей), указал на вершины Пакистана, среди которых особенным восторгом отметил К2.

Яки чёрные по курумам стояли. Вблизи от снежников цветки розовые, жёлтые таились.

От спуска началась долина речная, песочная. Здесь увидели мы белые дюны. Пустыня, колючки, караваны верблюдов, оазисы малые.

Долгой была нам остановка подле зоны военной, к посещению закрытой, – в селе Панамик. Там довелось мне опуститься в бассейн с водой из горячего источника. Обварил себе ноги до красноты и жжения. За тридцать минут я смог лишь до пояса погрузиться, после чего должен был замереть – от каждого движения острота расходилась по телу. Неужто плавает здесь кто-то? Бассейн – крытый, в два метра шириной, при кабинках старых. Безлюдное место. Хотел бы я лечь здесь в зимние холода.

В дальнейшем останавливались мы для прогулок кратких по сёлам, вокруг святилищ; к вечеру оказались в селе Хундер. Здесь нашли домик уютный; сейчас в нём отдыхаем; перед сном вношу эти записи; повсюду тишина мрачная, вязкая.

По Хундеру каналы водные выкопаны – каждый из жителей для огорода своего ответвления делает, а в огородах местных растёт многое: капуста, помидоры, огурцы, зелень, пшеница, подсолнухи. Огорожено всё кустами высохшей колючки – от скота укрыто. Воздух мягкий, тихий; пахнет цветами; и не верится, что Хундер в пустыне устроен – оазисом искусственным.

…

Прочёл я последний из четырёх сборников индийских анекдотов (купленных ещё в Калькутте). Могу теперь высказаться о юморе индийском. Он слаб, уныл, однообразен. Сатира лучшая – заимствована; скудоумия тут не меньше, чем пошлости. Остроты все предсказуемы, поверхностны, выстроены одним эффектом – обманутого ожидания. Вот типичный индийский анекдот (цитирую не из худших):

«Мужчины, желающие попасть в рай, должны отстоять одну из двух очередей: “Для подкаблучников” и “Для тех, кто никогда не был подкаблучником”. Однажды утром Дхарам Радж [46] увидел, что первая очередь вытянулись необычайно длинной; во второй же стоял лишь один маленький мужчина. «Привет, – в любопытстве обратился к нему Дхарам Радж. – Ты уверен, что встал в нужную очередь?» – «Ну, я, честно говоря, не знаю, – ответил маленький мужчина, – но жена велела встать именно сюда…» {70}

Шутки отдельного человека выдают его переживания; юмор национальный говорит о проблемах, противоречиях национальных. Смеются над тем, что чересчур важно, излишне серьёзно. В анекдотах высмеивают люди свои слабости – те, от которых подсознательно ищут избавления. Это можно оспорить, однако мой список основных тем индийского юмора получился любопытным:

1. Пьяные сикхи;

2. Пакистанские министры и солдаты;

3. Оставленные в дураках американцы и русские (только Никите Хрущёву и Гарри Каспарову удаётся избежать поражения, подчас – показать ум, ловкость);

4. Индийские государственные служащие, неумело говорящие по-английски;

5. Вазектомия (слово это известно индийцам, но звучит диковинно для русских; неудивительно: означает оно – «перевязка или удаление части семявыносящих протоков», проще говоря – оскопление; для нас это не так актуально).

Уверен я, что удачно подобранные национальные анекдоты лучше всякого путеводителя подготовят путешественника к особенностям выбранной им страны. В анекдотах народ сам рассказывает о своём характере, о страхах и лишениях. Вот один из немногих найденных мною удачных индийских анекдотов:

«Умер индиец и должен был отправиться в ад. Узнал он, что для каждой страны открыт особенный ад и выбрать можно любой – по своим предпочтениям. Отправился индиец на поиски лучшего ада. Подошёл к вратам немецким; очередь малой была – из десяти человек. Спросил он: “Какие здесь мучения?” Ответили ему: “Для начала вас усадят на электрический стул. Затем уложат на кровать с торчащими гвоздями. Наконец, придёт немецкий дьявол и до вечера будет терзать вас щипцами”. Не понравилось это индийцу – пошёл он дальше. Побывал возле ворот ада американского, русского, французского… И везде предрекали ему то же, что в аду немецком. Оказался индиец возле врат индийских; очередь была здесь необозримо длинной; шум, суета – все хотели записаться в здешний ад. “Какие же тут назначены мучения?” – спросил удивлённый индиец и поторопился занять себе место. Ответили ему: “Для начала вас усадят на электрический стул. Затем уложат на кровать с гвоздями. Наконец, придёт дьявол и будет терзать вас щипцами”. – “Но ведь то же устроено в каждом аду! Почему же здесь такое оживление?!” – “Потому что в индийском аду – постоянные перебои электричества, так что электрический стул почти никогда не работает. Все гвозди давно кто-то стащил. А дьявол… он ведь госслужащий: пришёл, ткнул тебе пару раз, объявил перерыв, пропал на несколько часов, потом, перед окончанием рабочего дня, возвратился, ткнул тебя ещё несколько раз и отправился домой”» {71} .

(Монастырь Дискит основан был в XIV веке.)

С водителем условлено было встретиться в городе Дискит. Из Хундера ехали мы на верблюдах двугорбых – втроём: я, Оля и проводник. Шли в близости от гор, по дюнам белого песка. Никогда прежде не седлал я верблюдов и не подозревал в них резвость, не ждал, что легко будут они от шага спокойного в рысь переходить и даже рваться в галоп.

Пробирались к Дискиту полтора часа; солнце было открытым, но ранним и потому мягким. Не обожгли мы лица́, не утомили дыхание. Покачивались между вялыми, загнутыми набок горбами, смотрели на сыпучие отроги. Двупалые ноги верблюдов упадали в песок, и ждал я от каждого шага, что завалиться нужно будет ничком – в опасности такой клонился назад; но колени верблюд держал твёрдо.

Уплатили мы за переход 900 рублей, после чего должны были ещё двадцать минут идти к городу – погонщик опасался пустить верблюдов по асфальтовой дороге, а иных подходов к Дискиту здесь не было (дюны отгорожены речкой и колючими кустами).

Облака – ярко-белые, густыми клочками пуха. Из города, сообщив водителю о своём приходе, мы вышли к ближайшему монастырю. Поднялись по дороге серпантинной (предлагал водитель ехать на машине, но мы отказались – нужно было ногами ощупать местные края).

Монастырь Дискит был очередным лабиринтом, где бродить дозволено свободно. Взбираясь на крыши домов, мы видели обрыв глубокий, слышали, как шумит невидимая нам река. Камни здесь крепкие, уступчатые; по таким лазать – удовольствие; в ином графике я бы непременно задержался тут на несколько дней – крепость рук своих утомить на здешних скалах, пальцы ободрать, колени.

Монахи буддийские привечали нас улыбкой; к назойливости моей, к любопытству моему спокойны были. Завидев с подъёма, как дверь во двор жилой отворилась, я поторопился к двери этой и без опасений прошмыгнул внутрь. Увидел устройство келий здешних. В центре – двор открытый, от него – несколько выходов в комнаты жилые. Поднялся по лестнице на крышу, к двум дополнительным комнатам, и мог неспешно разглядывать кровати, столы, разложенные по сундукам вещи. Был я тих, внимателен. Не ждал деталей особых, но хотел настроение монастырское услышать. Монах движения мои заметил; подошёл к лестнице, постучал по ступеньке; я приготовился оправдываться (глупость показать на лице, сказать, что счёл дверь отворённую проходом общим); оправданий не понадобилось; монах посмотрел на меня снизу, поздоровался; с улыбкой объяснил, что ему нужно уходить; я кивнул – поторопился выйти. Монах, дверь заперев, ключ от замка под камень положил. Теперь при каждой уединённой двери (в тупике, в углублении) ворочал я булыжники, даже стены ковырял; ключа ни одного не обнаружил…