Все мои усилия превратить их, как того требовала миссия учителя, в среднестатистических и послушных граждан потерпели неудачу. Различные попытки, как компартии, так и правительства, приручить это большое блуждающее племя привели к уже известной катастрофе. Чистейшей воды геноцид, антропологическое убийство, надругательство над культурой. Но я предвосхищаю и обобщаю, вместо того чтобы рассказать тебе историю Сантино, двоюродного брата Серджо, и Главко, который в свои пятнадцать лет дрался как дьявол, дабы отбить у более старших товарищей место на заднем сиденье сверкающего «Дукати».

Главко, коренастый, напористый, с такой копной на голове, что, как говорил Серджо, любая вошь умерла бы от старости, прежде чем допрыгала ото лба до затылка; то, как он недовольно выпячивал верхнюю губу и внезапно замыкался в себе, выдавало в нем настоящего сорванца, его очень любили его друзья, среди которых его необычайно подвижное и крепкое, приземистое тело воплощало беззаботную радость и бесшабашное жизнелюбие. Быть может, в нем, как в самом младшем члене банды, они любили собственное детство, предчувствуя, что оно вскорости пройдет; и больше всех — Сантино, который с горя, что нанялся на работу на расположенный на берегу Аниене завод по производству жавелевой воды, недавно обручился с Фаустой, дочкой тамошнего бухгалтера. И погрузился в сложные вычисления, основанные на сочетаниях месяца, дня, числа и фаз луны, чтобы определить в еще далеком для себя будущем дату своей свадьбы.

Свадьба, регистрация брака, переезд: слова чужеродные в устах юного жителя боргатов, привыкшего, как в примитивных этносах, к тому, что большая часть племени пользуется ограниченным количеством имен. Акты гражданского состояния ими серьезно не воспринимались. Желание выделиться, стать непохожим на других свойственно потомкам квиритов, а не сынам природы.

Сантино сопровождал свои астрологические спекуляции улыбкой, которая могла сойти как за насмешку над своими супружескими планами, так и за демонстрацию своей взрослости. Когда он с отвращением на лице вынимал из своих лоснящихся от геля волос замасленную расческу, было непонятно, то ли он жалел о своей прежней беспорядочно взлохмаченной шевелюре, то ли злился оттого, что проведенные у парикмахера часы, как ему казалось, не приносили должного эффекта.

Что еще сказать об остальных членах банды? Аньоло, два Альдуччо, четыре Амелио и семь Франко… Они ходили в одинаковых куртках, всегда вместе и всегда заодно, словом жили стадной жизнью клана. Я сильно удивился, обнаружив их любовь к воде и водным играм. Как только наступала хорошая погода, как только солнце выглядывало из-за туч, они неслись к Амьене, срывали с себя одежду и бросались в кальсонах в пенистый поток. Плавать толком никто не умел. Если самые спортивные из них доплывали до середины реки и мерялись силами в брассе или примитивном кроле, то остальные купались в какой-нибудь тихой заводи. И без того мутная от самого своего истока в Апеннинах, Аниене, смешиваясь со сточными водами завода, становилась желтой, что впрочем нисколько не мешало ребятам с наслаждением барахтаться в ее воде, как в своей самой естественной среде. Сантино, лучший пловец в Понте Маммоло, не задумываясь, оставлял свою невесту и бежал вместе с нами в камыши, где он бросал в общую кучу свою одежду. Радость от бега со мной на перегонки длилась недолго. Глядя, как он бросался в воду, выскакивал, нырял солдатиком, выныривал, и, фыркая, резвился как угорелый, я понимал, что за счастье побарахтаться в воде он готов был забыть про все на свете. Но лишь тогда, когда он, перевернувшись на спину, спокойно скользил вниз по течению, лишь тогда мистическая сила водной стихии, казалось, полностью овладевала им. Он закрывал глаза и млел от счастья. Фауста сколько угодно могла надрывать свои легкие на мосту. Он не слышал, а, может быть, его из глубины тинистых вод влекла к себе своею песней более могущественная сирена.

В удачные дни вся компания отправлялась в купальни Чириола. Эти купальни, располагавшиеся в самом центре Рима под мостом Сант'Анджело, держались на плавающих опорах и соединялись с берегом перекинутым через грязные воды Тибра трапом. На этой бывшей барже имелся бар и душевая с раздевалкой. К барже был пришвартован старый деревянный плот, использовавшийся как солярий и мостик для ныряния. Так как вход стоил пятьдесят лир, а неуступчивый хозяин, опираясь на свою деревянную ногу, все время дежурил у кассы, мы могли проникнуть туда лишь по три-четыре человека за один раз. Остальные либо гоняли неподалеку мяч по траве, либо, облокотившись на парапет, следили за маневрами гребцов, либо смотрели, как солнце, словно желток огромной яичницы, сползает за купол Святого Петра. Главко, который не умел плавать, барахтался под трапом в грязном прибое реки. Сантино, как настоящий чемпион, прыгал с принесенного ему из бара столика в самую середину убыстрявшегося в том месте потока, взмывая изящной ласточкой и закручиваясь штопором, от которого у нас захватывало дух.

В трюмах все без смущения принимали душ, гордясь мужскими чертами своих юношеских тел и не боясь оказаться не на высоте. Но ягодицы оставались для них сакральным местом, табу. Они никогда не говорили об этой части тела и старались не выставлять ее на всеобщее обозрение. Они с неодобрением восприняли бы любые шутки по этому поводу. Заведение предоставляло маленькое полотенце с бахромой. Набедренной повязки из него было не сделать, и им просто прикрывали зад, когда возвращались из душевой в раздевалку.

У входа перед трапом Сантино ждал безродный фоксик, белый с рыжими пятнами, изъеденный лишаем, с обвислыми ушами и замызганным животом. Завидев Сантино, он вилял хвостом и бежал за ним на плот, но Сантино поначалу приходилось отгонять его для виду. «Фу! не надо лапать меня, тварь!» — кричал он нарочито грубым голосом. Собака, без ума от счастья, крутилась у него под ногами. «Ну ладно! Хочешь просто понырять с нами! Смотри-ка!» Он бежал в припрыжку за Сантино и замирал на самом краю плота, недоверчиво вытягивая свою морду над грязной водой, вспенившейся у плававших там старых автопокрышек.

«Ну что, хочешь хлебнуть водички?» — спрашивал Сантино, гладя его одной рукой по спине, а другой пытаясь притянуть его за прогнившую веревочку, которая заменяла ему ошейник. Собака вставала по струнке на задние лапы, глядя на парня влажными и полными мольбы глазами. «Что, дрейфишь? Сейчас сам тебя в воду брошу! Грязнуля беспородная!» Дворняга упиралась, отпрыгивала назад, но вместо того чтобы убежать, она сама возвращалась, не находя себе места, и вовлекалась в пленительную игру страха и любви. «Эх, ты, старая шляпа, грязнуля беспородная!» — ласково повторял Сантино и продолжал мучить пса, подталкивая его к воде. Даже фыркающий под сиденьем мотор его «Дукати 125» не вызывал в нем и половины той гордости и наслаждения, которые доставляла ему дружба с его беспородным Султаном. В конце концов, он вставал, подтягивал резинку своих плавок и бросался вниз головой в воды Тибра, да так что от его прыжка мы теряли дар речи. Собака от радости своей причастности к славе хозяина, не зная чем ему отплатить, бросалась в бешеный пляс, заливаясь лаем, на который сразу выскакивал на своей деревяшке спесивый хозяин заведения.

Как-то раз мы с Серджо, Сантино и Главко болтались у Святого Павла. Ветер развевал концы свисавших со стен афиш с размытым портретом министра Сфорцы, которые расклеили по всему городу по случаю его похорон. Сквозь стеклышко монокля на нас глядел несуществующий старый мир, как будто этот элегантный дипломат умер век тому назад. Наше внимание задержал жалобный речитатив дряхлого слепого нищего. Он сидел у входа в собор, положив перед собой на тротуар свой берет, с белой тросточкой на коленях. Своим сокрушенным бормотанием ему удалось выудить у верующих немалое количество монеток по десять и по двадцать лир и даже несколько купюр. Услышав наши шаги, он запричитал с новой силой. Сантино толкнул Главко локтем. Тот с озадаченным видом пожал плечами. Сантино сделал вид, что вытряхивает что-то из ботинка, чтобы пропустить нас вперед, затем резко схватил берет и бросился со своей добычей наутек. Старик принялся вопить, размахивая тросточкой. Так как никто не пришел ему на помощь и даже апостол Павел остался глух к его призывам, он принялся поносить «сан Лумино», одного из тех воображаемых святых, которых римляне придумывают, чтобы было кого осыпать ругательствами, не впадая в грех сквернословия.