Что касается нашей привычки убегать из четырех стен на свежий воздух, если уж это непременно нужно «объяснить» (ох! эта мания изыскивать причины спонтанных проявлений!), то я тебе скажу, Дженнарьелло, что ни у кого из нас не было своей комнаты, даже у меня, с тех пор как к нам переехал отец. Чтобы маме не пришлось жить с ним в одной комнате, я перетащил свою кровать в столовую.

Его приезд в Рим был совсем не похож на его возвращение из Африки семью годами раньше. На вокзале перед нами предстал офицер в капитанском мундире, постаревший, осунувшийся, сутулый, но явно гордый тем, что получил «прописку» в Вечном городе и мог теперь указать на свой визитке римский адрес. Можно подумать, в столицу его вызвал генерал штаба, а не необходимость освободить своячениц от своего невыносимого бремени. Чувство близости к рычагам управления придало какую-то энергию этому человеку, который всю свою жизнь стремился к власти, но не дослужился даже до майора. Совершив экскурсию к Форо Италико, Императорской Дороге и прочим объектам Муссолини, отец вернулся уставший от поездки в тряском автобусе. Он сложил свою форму в шкаф и с тех пор уже не вылезал из своего халата в знак протеста против отечества, проявившего такую неблагодарность к солдату Империи.

Как-то раз в конце весны, за пятнадцать дней до свадьбы Сантино, когда грязные воды Аниены вышли из берегов из-за таяния последних снегов в Апеннинах, мы сидели вшестером на парапете моста и судили состязания по плаванию, которые устроили выше по течению более молодые парни из нашей компании. Они сколотили из досок и палок нечто вроде трамплина для прыжков и заключали пари, кто быстрее переплывет реку. Не на шутку рискованное предприятие, так как течение в этом месте было ужасное. Нельзя было ни в коем случае дать себя снести к мосту. Потоки воды разбивались об опоры и образовывали смертельные водовороты. Главко, осторожно окунувшись в укромной заводи, вылез на берег и улегся на деревянном мостике, не желая обращать на себя внимание.

Дребезжа старой подвеской, подъехал пятичасовой автобус из Пьетралата. Альдуччо со своей сестрой помахали нам рукой из окна. Через пять минут они подошли к нам вместе с Сантино. Близость свадьбы с дочкой бухгалтера (которая всегда держалась в стороне от нашей компании) и надежда на повышение на заводе окончательно переменили его. Он ходил в своей шикарной стеганой куртке и галстуке — невиданное в наших краях чудо. Знакомые мне кричащие цвета и фосфоресцирующие блестки этой вещицы, которую он еще недавно прятал в кармане завернутой в папиросную бумагу.

Сестра Альдуччо, темноволосая болезненного вида девица с впалыми щеками, одетая в безвкусную сиреневую юбку за три тысячи лир из «Упима», живо устроилась на парапете, чтобы понаблюдать за подвигами юных чемпионов.

— А ты что, курчавый, — крикнула она Главко, который нежился на солнце, — слабак!

Главко подскочил в ответ на оскорбление и сплюнул в реку маргаритку, которую он держал в зубах. Не спеша, как человек, который не нуждается в ничьих советах, он, свесив над водою ноги, уселся на краю мостика.

— Сдрейфил небось, — не унималась сестра Альдуччо, — что твоя шевелюра тебя потопит.

Некоторые на мосту начали смеяться. Вспомнили шутку Серджо про вошь. Аньоло крикнул нам, чтоб мы заткнулись. Чтобы засечь время маленького Мариуччо, он разгибал один за другим пальцы на кулаке. Все замолчали, кроме Джины, которая вошла в раж, тем более, что никто из нас не хотел тратиться на нее, за исключением неуклюжего Ромоло, которого она открыто презирала. Похоже эта дура, хотела показать, что она грохнула на себя три штуки. Не считая полфлакона одеколона, которым она поливала свои жирные волосы.

— Сделай это для меня! — закокетничала она неожиданно.

Она слала Главко поцелуи, ломалась и кудахтала изо всех сил.

— Джина поцелует тебя в щечку, цыпленок! Я тебя не обману!

Главко соскользнул с мостков, повиснув на локтях. Он попробовал воду кончиками пальцев и вскочил обратно, словно обжегшись ледяной водой.

— Котеночек! Мой котенок! — не унималась она. — Мой котеночек! Котенок!

Сантино, хранивший до этого молчание, решил вмешаться.

— Закрой пасть! Он плавать не умеет, это даже слепой без очков бы заметил!

Девица после такого обращения окликнула своего брата, интересуясь причиной подобного оскорбления. Но Альдуччо вместо того, чтобы слушать ее жалобы, бросился спорить с Аньоло по поводу правильности подсчета времени, за которое проплыл вслед за Мариуччо очередной смельчак.

— Вы меня все достали, сопляки, пиписьки ватные! — завопила вдруг Джина что было мочи. Она развернулась, не сомневаясь, что уничтожила нас своим презрением, и села, скрестив руки, на парапет, пытаясь заинтересовать своей персоной редких мотоциклистов, проезжавших мимо в облаке пыли. Мы с облегчением переглянулись, но у Главко были на этот счет иные соображения.

Чтобы она поставила под сомнения его спортивные способности, эта сестрица Альдуччо, громче всех смеявшаяся над его провалом на виа деи Каппеллари — этого несчастный парнишка вынести не мог. Джине на самом деле было наплевать, смог бы он переплыть реку или нет. Главко, еще остро переживавший свое фиаско, которое он потерпел у Мадам Бренты, стал жертвой нелепого недоразумения. Чтобы реабилитироваться в глазах Джины, он выбрал тот самый миг, когда она полагала, что унизила нас, проигнорировав нашу компанию. С хриплым криком, на который эта ведьма даже не обернулась, он прыгнул в воду ногами вниз.

Поначалу ему удавалось плыть по собачьему, выкидывая руки перед собой. Этого было достаточно, чтобы удержаться на поверхности, но не достаточно, чтобы справиться с потоком. Как только течение стало сносить его к водоворотам, ему пришлось совсем тяжело. Сжав губы над водой и запрокинув голову, чтобы не захлебнуться, он барахтался из последних сил до середины реки, где поток пены, опилок, масел и заводских отходов подхватил его будто соломинку. Его несло вниз по течению к опорам моста, о которые поток воды разбивался с непрекращающимся ревом.

Я вместе с Сантино стремглав помчался к реке на помощь нашему товарищу. Но Ромоло, новичок в нашей компании, втюрившийся в Джину и тщетно пытавшийся ее охмурить, незаметно вырос за моей спиной, бросился на меня, обхватил и повалил на землю. Чем больше я отбивался от него, тем сильнее он сжимал меня. Я лежал на животе, беспомощно вытянув шею и с ужасом следя за головой, которая уже крутилась как юла, и мне оставалось только надсадно орать вместе с теми, кто метался на мосту, вытягивая руки в сторону Сантино.

Он пулей выскочил на мостки. Джина, осознав наконец свою глупость, как блажная умоляла Главко плыть к берегу. Тушь потекла с ее ресниц, когда она расплакалась от досады, но в тот момент ей было уже не до этого. Она и не думала утирать свои слезы, и переменившись на глазах после того, как сообразила, что вовсе необязательно узурпировать всеобщее внимание, она, как могла, участвовала в спасении.

Сантино одним движением руки скинул брюки и бросил их на мостки рядом с курткой. Но надетый утром галстук почему-то не хотел ему уступать. Задержка, вызванная неловкостью и волнением, оказалась фатальной. Чтобы выиграть время, он не снял ботинок, но потерял драгоценные минуты, пытаясь развязать узел. Когда же он наконец сорвал с себя рубашку, все поняли, что было слишком поздно. Предсмертный вздох — это все, на что еще мог рассчитывать Главко. Мы видели, как он бил по воде руками, не имея сил даже позвать на помощь. Он уходил под воду, появлялся на мгновенье чуть ниже по течению и снова исчезал. Последний раз он беззвучно мелькнул над водой в воронке под мостом, откуда даже опытный пловец не смог бы вытащить его на берег. Словно черный креп, его волосы разметались на мгновенье по поверхности воды. После чего Аниене своим слепым потоком смыла последние следы его присутствия в этом мире. Вода, которая была средоточием их наслаждения, вода, которую они любили как родную мать, поглотила его как могила.