Контрольное взвешивание, вопросы, вспышки фотоаппаратов…

— … месье Пыжофф…

— … правда, что вы…

Голоса сливаются в единый гул, проплаченные репортёры перебивают друг, выкрикивая вопросы по списку. Впрочем, какие они репортёры… В основном это мелочь, планктон от мира журналистики, не сумевший подняться выше грязных статеек во второсортных газетах, да беспринципная молодёжь, пытающаяся сделать себе имя на скандале.

Ну, в эти игры можно играть вдвоём… Сморщив лицо, машу перед собой ладонью и…

— Фу… что за сборище дрянных метеористов[iv]! Жалкие подражатели Ле Петомана[v]!

… а голос у меня поставленный!

«— Шалость удалась!» — злобненько думаю я, пролезая между канатами. Публика не то чтобы тепло приняла меня после удачной шутки, а скорее — приняла моё право на существование, оценив остроумие.

Я уже не плохо вырезанный из картона маньяк и не жертва, а чёрт подери, личность, и притом интересная!

Высокий ринг установлен на площади Клебера, зрителей собралось десятки тысяч! Вблизи — военные в немалых чинах, чиновники ̶о̶к̶к̶у̶п̶а̶ц̶и̶о̶н̶н̶о̶й̶ ̶ администрации, парижские политиканы. Отдельно — писатели, академики и все те настоящие, кто является Национальным Достоянием Франции.

Дальше — человеческое море, при виде которого меня охватывает озноб. Чёрт подери, их слишком много…

Не без труда справившись с волнением, рассматриваю своего противника, представляющего Румынию. Даниэль, секундирующий мне, короткой скороговоркой напоминает, кто это вообще такой, чем знаменит и как, собственно, дерётся.

От волнения пропускаю имя противника и слова судьи…

… но вот Даниэль суёт мне в рот капу, и мир сужается до размеров ринга. Нет ничего и никого, кроме меня, противника и судьи.

Звучит гонг, касаемся друг друга перчатками и расходимся на несколько шагов назад. Машинально отмечаю вздёрнутый подбородок румына и статичную позу, с запрокинутым назад корпусом.

«— Что ж… — мысленно усмехаюсь я, видя не слишком умелую работу ног и корпуса противника, — потанцуем!»

Я закружил вокруг, работая классическим челноком и выбрасывая левой джебы…

… и сразу обнаружил проблему. Нога, чёрт бы её подрал, вздумала схватиться судорогой. Сразу пришлось сбавить активность, и от работы с дистанцией перейти к более эффектной, но и опасной манере, когда от ударов уходят прежде всего работой корпуса.

Заныла рана, перетянутая бинтами и…

… чёрт! Это будет сложнее, чем я думал!

Публика, привыкшая к рубке на ринге, к потёкам крови на лицах боксёрах и размашистых ударов, начала было улюлюкать, видя, что я не тороплюсь подставлять морду лица под молодецкие удары Попеску. Но к середине раунда начала сменять гнев на милость, видя, что ни один из его ударов не достигает цели.

Работа корпусом, изначально вынужденная, наглядно показала разницу в мастерстве, а джебы левой, раз за разом достигающие цели, усугубили этот эффект. Вовсе уж близко не подхожу, опасаясь клинча, опасного для меня, и бью, бью…

А потом, с левой же, в выставленный подбородок потомка римлян, воткнулся кросс через руку…

… навстречу. Нокаут. Сломавшись в поясе, румын утыкается лицом в настил ринга, и всё так очевидно, что судья даже не пытается отсчитывать время.

К Попеску через канаты лезут секунданты, тренер, военный врач в форме румынской армии…

… а ко мне — Анна и Валери, и это, чёрт подери, скандал!

Вот только уже по моим правилам. По нашим!

«— О ля-ля! — скабрезно воскликнет французский обыватель, обозревая скандальное фото и читая пикантные подробности нашей жизни втроём, — А этот чёртов русский умеет жить!»

И ах, как сложно будет втолковать французскому обывателю, что я кровавый маньяк и упырь, потому что…

… о ля-ля, чёрт подери! Он, французский обыватель, уже представил себя на моём месте, и особенно хорошо — с Валери и Анной. Ну или с симпатичными соседками и продавщицами из ближайших лавок, что вернее… но обязательно — втроём!

А вот кровавые детали моей биографии он, обыватель, не хочет и не готов на себя примерять! Это неинтересно, и, наверное, всё враки…

… на это я, по крайней мере, рассчитываю.

[i] После постепенного вхождения (1648–1697) Эльзаса в состав королевства Франции, большинство владений сохраняло свои автономные права и язык. Лишь после Великой Французской революции 1789 г., когда была проведена полная секуляризация, провозглашён единый государственный язык (французский).

[ii] Именно так было в РИ.

[iii] Численность Армии США в июне 1914 года составляла 75 000 рядовых и 5600 офицеров, а к концу войны в армию было призвано свыше 4000 000 человек.

[iv]Метеорист, также Флатулист — человек, который забавляет публику, испуская газы в музыкальной манере.

[v]Ле Петома́н (фр. Le Pétomane), настоящее имя Жозе́ф Пюжо́ль (фр. Joseph Pujol); 1 июня 1857 — 8 августа 1945) — французский метеорист и артист эстрады.

Сценическая карьера Пюжоля охватывает промежуток с 1887 по 1914 годы. Петоман был самым высокооплачиваемым артистом своего времени — плата за его выступления в «Мулен Руж» доходила до 20 000 франков, что вдвое превышало гонорары Сары Бернар, находившейся на пике своей славы].

Его аудитория включала Эдуарда, принца Уэльского, короля Бельгии Леопольда II и Зигмунда Фрейда.

Глава 11 Эпос и пафос

Медь военных оркестров надрывает раскалённый от жары воздух, под звуки бравурных маршей чеканят шаг полки, проходя по каменным плитам главной площади Страсбурга. Идут, высекая искры, кроша камень подкованными каблуками. Лица такие, что кажется, прикажи им, и они с радостью отправятся на фронт — снова — плечом к плечу, на пулемёты. Ура-а!

Красиво и сладко умереть за Отечество[i]… лишь бы вот так, в парадном строю, под музыку, под восхищёнными взглядами обывателей и вспышками фотоаппаратов. Ура-а! Герой, сражённый пулей прямо в сердце, падает навзничь на зелёную траву или свежевыпавший снег. Ведь все известно, что герои умирают именно так!

А боевые товарищи, стиснув зубы, клянутся отомстить за павшего храбреца, и вот они уже врываются во вражеские окопы, и враг бежит, бежит… бежит! Ура-а!

Чеканят шаг Герои, Память о Которых Останется в Сердцах Поколений на Века. А кто-то очень хриплый и пафосный, надсаживается в мегафон, поминутно взрываясь от служебного восторга.

Он рассказывает о каждом соединении, вышедшем на площадь Клебера в таких лестных тонах, будто получает немалые деньги за каждое произнесено вслух слово, наподобие «несравненные» и «отважнейшие». Чёрт… а ведь и верно, получает!

— … этот полк доблестно сражался при Ипре, — захлёбывается от восторга комментатор, встречая вышедших на плац валлийских стрелков, — их непревзойдённая доблесть…

Сменяя друг друга, идут по площади Клебера дивизии, полки и батальоны, все как один — непревзойдённые, храбрейшие, покрывшие себя неувядающей славой. Все