приказал мне справиться у ШАПИРО (секретаря ЕЖОВА). Из разговора по этому вопросу с ШАПИРО я узнал, что ЕЖОВ самостоятельно увеличил цифры лимитов, но сколько и кому ЕЖОВ дал лимитов по телефону, ШАПИРО точно не знает.

Докладывая ФРИНОВСКОМУ о положении с лимитами и произволе в работе троек, я получил от ФРИНОВСКОГО указание: «Поймите, УЛЬМЕР, мы выполняем решение ЦК, и это так нужно». Эта фраза звучала в антисоветском духе.

Когда из разных мест в прокуратуру стали поступать жалобы и заявления граждан о произволе, творимом органами НКВД, и прокуратура стала ставить вопрос о пересмотре некоторых дел и принятия мер к прекращению произвола, то ФРИНОВСКИЙ дал мне четкую антисоветскую установку не обращать на эти требования внимания.

Отдельные представители Прокуратуры СССР приходили к ФРИНОВСКОМУ за результатами своих запросов. ФРИНОВСКИЙ вызывал меня и, в присутствии прокурора, давал указание своевременно отвечать на письма от прокуратуры, а после ухода прокурора ФРИНОВСКИЙ мне говорил, чтобы я ответов не посылал.

Выполняя эту установку ФРИНОВСКОГО, я тормозил дачу ответов прокуратуре и не принимал мер к производству расследования по требованию прокуратуры.

В беседе с ЛИСТЕНГУРТОМ М. А. в моем служебном кабинете по вопросу о перегибах и извращениях, допускаемых не только по кулацкой операции, но и по операциям по национальным колониям (немцы, латыши и др.), ЛИСТЕНГУРТ мне сказал, что ЕЖОВ и ФРИНОВСКИЙ знают, что они делают, но что все же нужно им вмешаться, так как перегибы принимают очень уж широкие размеры.

Особенно открытые и жестокие по своим формам были разгул и перегибы по Орджоникидзевскому краю, где были выбиты почти полностью партийные организации нескольких районов. Из Орджоникидзевского Края поступило наибольшее количество жалоб и заявлений от арестованных и их жен, вплоть до присылки в НКВД окровавленных рубах. Для расследования на месте был послан зам. особо уполномоченного ТУЧКОВ. По окончании расследования, далеко не полного, был вызван в Москву начальник УНКВД БУЛАХ[150].

БУЛАХА, как говорил ФРИНОВСКИЙ, он хотел арестовать, но ЕЖОВ не дал. БУЛАХ был затем арестован, много [месяцев] спустя.

Сигналы о преступлениях, творимых работниками органов НКВД, поступали в большом количестве и сосредотачивались у КОЛЕСНИКОВА и ЛУКЬЯНОВА, последние докладывали их ФРИНОВСКОМУ. Однако, такие доклады их ФРИНОВСКИМ почти никогда не слушались и меры по заявлениям не принимались. КОЛЕСНИКОВ и ЛУКЬЯНОВ своей властью за своими или иногда моей подписью направляли заявления для расследования тем начальникам УНКВД, на которых жаловались заявители.

Выполнение решений ЦК ВКП(б) умышленно тормозилось. Были случаи, когда они не выполнялись вовсе. Решение ЦК ВКП(б) от 8 февраля 1938 года о мероприятиях по установлению на Дальнем Востоке запретной пограничной зоны и установлению в ней режима в значительной степени оставалось не выполненным. Это решение лежало у меня. Напоминая о нем ФРИНОВСКОМУ, я получил ответ – успеется! И только при своей поездке на Дальний Восток летом 1938 года ФРИНОВСКИЙ собрался выполнить это решение. Решение ЦК ВКП(б) об очистке пограничной полосы УССР и Таджикской ССР были не выполнены вовсе. На проекте же мероприятий по выселению из пограничной полосы ЕЖОВ написал: «Не надо».

В отношении Красной Армии и Народного Комиссара Обороны ВОРОШИЛОВА со стороны ФРИНОВСКОГО высказывалось явное пренебрежение, а оценка действий Красной Армии в боях у озера Хасан давались в антисоветском духе.

Выполняя поручение правительства (осень 1937 года) по вводу в МНР частей РККА и проведению других мероприятий, ФРИНОВСКИЙ критиковал в антисоветском духе действия частей Красной Армии, ее командиров.

При возвращении ФРИНОВСКОГО с ГРУШКО и МИНДАЛЕМ из района Хасана в Хабаровск и непосредственно в Хабаровске, и на пути в Москву, и в МОСКВЕ ФРИНОВСКИЙ, рассказывая о событиях, также резко антисоветски высказывался о Красной Армии. Части армии, дравшиеся под Хасаном, расценивались им как разложенные и дезорганизованные, не способные не только к наступлению, но и даже простому сопротивлению японцам; не умеющие владеть боевой техникой, панически настроенные, и не выдерживающие японского обстрела. Командование – ШТЕРН[151] и его штаб оценивались как бездарности, которых спасал своими способностями зам. начальника пограничных войск ФЕДОТОВ.

Со слов ФРИНОВСКОГО и ГРУШКО выходило, что основным руководителем, по существу, являлся ФРИНОВСКИЙ, которому ШТЕРН мешал только. В общей же оценке управления операцией ФРИНОВСКИЙ говорил, что на месте все было виднее, а между тем, мол, из Москвы, называя фамилию ВОРОШИЛОВА, дергали и мешали.

Антисоветски оценивая части Красной Армии, ФРИНОВСКИЙ одновременно восторгался японскими частями, имеющими, как он говорил, высокую боевую способность, прекрасную выучку и воспитание, упорно и храбро дерущихся за свою родину. Особенный восторг вызывало у ФРИНОВСКОГО поведение захваченных в плен японских офицеров, которые, как только попали в руки красноармейцев, немедленно покончили жизнь самоубийством. Говорилось это в противопоставление тому, что Красная Армия захватила только одного живого пленного японца-солдата и в то же время сама потеряла несколько сот пленных […]

Вопрос: Я вас прерву. Изложите известные вам обстоятельства, связанные с побегом ЛЮШКОВА за кордон.

Ответ: Все обстоятельства, предшествовавшие уходу ЛЮШКОВА за кордон, мне известны не были. Однако, отдельные факты я в разное время узнал. Укажу наиболее важные.

Еще в начале 1938 года, разбирая бумаги из сейфа ФРИНОВСКОГО (происходило в кабинете ФРИНОВСКОГО и в его присутствии) я натолкнулся на вырезку из протокола допроса, второй или третий оттиск (копия). Чьи показания там излагались, я не увидел, но прочел, что это – показания на ЛЮШКОВА, в которых он изобличался как участник заговора ЯГОДЫ. Увидев, что я читаю этот документ, ФРИНОВСКИЙ мне сказал – «дайте сюда» и отобрал его у меня.

Затем, не помню, какого числа, незадолго до бегства ЛЮШКОВА, через меня были возвращены от ФРИНОВСКОГО ШАПИРО две шифрованные телеграммы ЛЮШКОВА и ЕЖОВА. Эти телеграммы дал мне ФРИНОВСКИЙ с приказанием отнести их ШАПИРО. По дороге я прочел телеграммы. В одной телеграмме ЕЖОВ сообщил ЛЮШКОВУ, что, ценя его заслуги, он предполагает использовать ЛЮШКОВА на руководящей работе в Наркомате и спрашивает – согласен ли он? Вторая телеграмма – ответ ЛЮШКОВА, в которой он сообщает, что рад работать под непосредственным руководством ЕЖОВА и просит дальнейших распоряжений.

Затем, в день получения известия о бегстве ЛЮШКОВА ФРИНОВСКИЙ вызвал меня к себе, приказал одеваться и ехать с ним на телеграф.

Выйдя в коридор, ФРИНОВСКИЙ сказал: «Никому не говорите, бежал ЛЮШКОВ. Николай Иванович расстроен, совсем раскис. Поедем выяснять подробности». В пути туда и обратно ФРИНОВСКИЙ молчал.

Вопрос: Вы не показали еще о проводившейся работе по сохранению и выдвижению заговорщических кадров в системе НКВД и в гражданских наркоматах.

Ответ: Еще на совещании работников УНКВД в 1937 году ЕЖОВ сообщил, что он проводит линию