Так на роду написано? Или что там — судьба такая? Почему?! Да у него сколько угодно может быть женщин, любых красавиц, но на хрен они нужны, когда хочется иметь свою семью, детей, любящую, заботливую жену! Не дано, что ли? Да как же этого может быть не дано?! Как же?!

Он смотрел на экран телевизора и не чувствовал, как слезы катились по его щекам, слезы одиночества и отчаяния.

— Митя, все готово, иди… — сказала Людмила, входя в кабинет, и замерла, будто в каменную статую превратилась, увидев себя на экране телевизора.

Пауза длилась минуты две, Зеленин не видел и не слышал жену, а она теперь смотрела на него и с ужасом видела, что он плачет. Этот Кинг-Конг — плачет?! Он так переживает, что она… Господи, да такое и в кошмарном сне не могло присниться! Предполагала, что будет орать, может, бить ее, может, подстроит автокатастрофу или несчастный случай, а он — плачет?..

Она подбежала к дивану, на котором он сидел, встала на колени:

— Митя, прости меня, Митенька… родной мой, прошу тебя… Я… да ничего не было, клянусь тебе… Жорка приехал, и он убежал, я дурой была, я теперь поняла… поняла, что лучше тебя нет, пра-ав-да!

Он повалился на диван лицом вниз и зарыдал, как ребенок. Плечи вздрагивали, зубы скрипели, и хриплый стон судорожно вырывался из горла. Ничего страшнее этого Людмила не видела и не слышала в своей жизни. Она снова замерла, потом бросилась на диван, судорожно обнимая мужа.

— Что я не делал для тебя, в чем тебе отказывал?.. — бормотал он, уткнувшись лицом в черную кожу дивана. — Почему так получилось? Почему я не могу верить своей жене?!

— Потому что я… я была дурой, Митя! Я только теперь поняла, что люблю тебя, что ты для меня — самый дорогой, самый родной человек на свете! И не потому, что… эта дурость случилась, нет, я раньше поняла, сразу после того кошмарного вечера, Ми-тя-а-а… — завыла она.

— Я тебе не верю, — все еще вздрагивая, сказал Зеленин.

— Понимаю. Я все… понимаю… Я виновата перед тобой, но я тебя люблю… — всхлипывая, бормотала Людмила. — Да, ты не должен меня прощать, я слишком поздно поняла, что ты для меня значишь… Митя, хочешь, я буду тебе просто кухаркой, не нужно мне никаких денег, ни машины, буду и домработницей, хочешь? А ты можешь себе любовницу завести или жениться на другой. Я просто хочу быть рядом, видеть тебя… Не могу объяснить…

— Не хочу, — с сиплым вздохом сказал Зеленин.

Она тяжело встала с дивана:

— Хорошо, тогда я уйду к родителям. Но если тебе нужно будет, позвони, ладно? Я приду, и никаких денег, ни ресторанов, ничего мне не нужно, правда-правда. Они ведь не приносят счастья… Я просто к тебе приду, хоть на день, хоть на час, и сделаю все, что ты хочешь…

Всхлипывая, она пошла к двери. Уже вышла из кабинета, когда он рывком сел на диване, крикнул:

— Люся!

Она открыла дверь, остановилась у порога, испуганно глядя на него.

— Что, Митя?

— Я не хочу тебя видеть кухаркой… ты не умеешь готовить, — сказал он.

— Научусь… Куплю книги, буду читать и научусь…

— Не получится у тебя.

— Ты думаешь? — Она неуверенно шагнула в кабинет, остановилась возле дивана.

— Ты хорошо помнишь, что сказала только что?

— Да…

— Если еще раз обманешь — я убью тебя.

— Я сама себя убью! — закричала Людмила и прыгнула прямо на Зеленина.

Его могучие руки поймали жену, усадили рядом. Людмила неистово обнимала мужа, целовала и плакала навзрыд. Он выключил телевизор и молча смотрел на погасший экран, нежно поглаживая ее плечо. Две светлые капли катились из глаз по блестящим дорожкам высохшей на щеках влаги.

— Ты хочешь, Митя?

— Да, попробовать твою яичницу. И послушать о том, как все было на самом деле.

— Тебе это надо? Видел же… эту мерзость.

— Это не мне надо, а Епифанову. Что ж мужик страдает из-за… нашей дурости?

— Я тебе все расскажу, Митя. Пошли на кухню, я тоже проголодалась. Ты убьешь эту скотину?

— Нет. Я мог бы уничтожить соперника, если бы он имел варианты удержать тебя, а он — просто говнюк.

— И даже хуже!

Обнявшись, они медленно пошли на кухню.

Травников сладко потянулся, негромко сказал:

— Сегодня она даст окончательный ответ.

— Сомневаюсь, что ты получишь эти грязные деньги, — раздраженно сказала Даша. — И вообще, почему я должна осенью жить на даче своих родителей, топить дурацкую печку, чтобы не замерзнуть?

— Потому что это грязные деньги. А значит, и опасные. Я поеду в Москву, позвоню ей, а ты будь осторожна.

— Да пошел ты на фиг, Стас! Жалею, что связалась с тобой! Одни проблемы теперь!

— А ты хотела такие бабки получить без проблем? Знаешь, это даже в честном бизнесе редко бывает. Риск присутствует во всем, что связано с бабками. А кто не рискует, тот… не спит с красивой Дашкой!

Он попытался обнять ее, но Даша отодвинула его руку:

— Отстань. Ты хоть узнал, кто у нее муж, чем занимается?

— Какая разница? Я знаю, что он жутко ревнивый и готов убить жену, если что-то заподозрит. Она его боится. Отсюда вывод — кем бы он ни был, мы никогда не узнаем о его реакции на наши действия, потому что Люське не хочется быть убитой. Все просто и понятно.

— Не наши действия, а твои. Я к этому не имею никакого отношения.

— Имеешь самое прямое отношение, Даша. Ради тебя я пошел на это. Гнусно, согласен, а что делать? У людей миллионы в счетах за бугром, для них пятьдесят штук ничего не значат. А для нас — новые перспективы, своя фирма, нормальная жизнь.

— Ради меня? А кто просил тебя не ехать к ней, вообще забыть о том, что случилось?

— По-твоему, это умно — сделать работу и самому отказаться от оплаты?

— Это гнусно и… Если ты уверен, что он не узнает, почему сидим на даче, печку дурацкую топим?

— Осторожность не помешает, Даша.

Только он сказал это, как дверь крохотной комнатки с грохотом распахнулась, и на пороге возник; мужик в черной маске и с автоматом в руках. За ним другой, третий… Да сколько же их будет?! Травников вжался плечами в подушку, хотел что-то сказать, но зубы клацали во рту, звуки не шли из пересохшего горла. Даша лишь тоскливо усмехнулась.

Высокий мужик подошел к железной кровати, сдернул одеяло. Даша завизжала, задрыгала ногами. Край короткой шелковой ночнушки сбился на живот, обнажая ее бедра и смятые волоски между ног. Но мужик даже не посмотрел в ее сторону. Он резко ударил Травникова прикладом в скулу. Голова дернулась в сторону, еще один удар ткнул его носом в подушку. Струйки крови потекли на белую наволочку. Приклад описал в воздухе дугу и вонзился между ног Травникова. Звуки сами собой полились из горла Травникова — протяжный стон.