Соболев встал во весь рост и при всех схватил Слуцкого за грудки.

– А ведь предупреждал нас об этом Пуришкевич! И Крушеван предупреждал! И Щегловитов! И Дубровин! А мы не верили им! Не слушали… Святую Русь жидам отдали на откуп, Христа предавшим! Что молчите, как в рот воды набравши, капитан? А ну-ка отвечать старшему по званию! Смирно! Руки по швам! В глаза смотреть, рожа ты басурманская…

На крик Соболева переключились все офицеры и гости банкета. Кто-то приказал, дабы не позориться перед японцами, чтобы цыгане запели. И Слуцкий услышал пронзительный и взволнованный голос Любы.

Виктор замолчал, но вдруг его кто-то схватил за руки сзади. И голос ненавидимого им Унгерна произнес:

– А говорят, что Вы, Виктор Семенович, хоть и любимец атамана, умеющий хорошо воевать на финансовом поле, но сами тоже из жидов…

Капитан Зеленников, полный, усатый силач подошел вплотную к Виктору и прошипел:

– Обрезанный, затесался к нам… Он еще ведь и красный шпион, наверное. Комиссар пархатый…

Виктор понял, что всех не одолеть, и решил действовать наверняка. Он со всей силы ударил своим мощным локтем в лицо схватившего его сзади Унгерна. Тот согнулся и брызнул фонтаном крови. После чего Виктор отпрыгнул в сторону и подбежал к атаману.

– Ваше высокоблагородие! Некоторые офицеры позорят честь и мундир, – отрапортовал он как ни в чем не бывало.

Пьяные офицеры начали орать и требовать Слуцкого к ответу. Но хитрый атаман приказал своим казакам вывести их вон.

Сцена 42

Потрепанный боями красногвардейский отряд Шолома был переброшен под Киев, к Христиновке, куда приближалась армия Петлюры. Этот человек, изгнанный из духовной семинарии недоучка, стал каким-то образом главой Украины. Его войска, осатанелые бывшие солдаты и офицеры царской армии, преимущественно украинцы по национальности, славились своей ненавистью ко всем неукраинцам, но в особенности к евреям. Жуткая волна еврейских погромов, а на самом деле страшнейшего и жесточайшего геноцида, прокатилась по всем землям, которые захватили и контролировали петлюровцы. Первым делом они уничтожали евреев, не жалея никого: ни женщин, ни детей, ни стариков.

Шолом знал о творимых петлюровцами преступлениях и перед боем вдохновенно выступил перед своими бойцами.

– Товарищи! – кричал он на идишe. – Перед нами грозный и коварный враг! Не побоюсь этого патетичного сравнения, но мне как поэту и революционеру можно к ним прибегать, да и по-другому не получается. Перед нами стоят войска амаликитян! Петлюра – это сегодняшний Аман[149]! Знайте это! Сегодня для нас Пурим[150]. И хотя на календаре совсем не Пурим, но мы, как евреи Персии, будем воевать с этой проклятой бандой погромщиков и убийц нашего народа! Не бойтесь! Мстите им! Бейте их! Двум смертям не бывать, а одной не миновать, как говорят русские. И это правда! Самое страшное не жизнь потерять, а честь потерять! Никто из неевреев не должен про нас сказать, что мы трусы! А смерти не бойтесь, товарищи! Я верю в Б-га и в жизнь после смерти, будучи революционером. И не стыдно в это верить, особенно перед боем, если эта вера дает силы мстить за наших отцов, матерей, детей и родню! За нашу кровь и слезы, за наши сожженные деревни и города, за наши уничтоженные синагоги и свитки Торы! Помни, что сделал тебе Амалек, не забудь[151]!

Бойцы переполнялись гневом и ненавистью к наступающим петлюровским войскам. Шолом умел воодушевить солдат, и они верили ему. Бойцы вырыли окопы и ждали наступления врага.

Шолом полулежал в окопе, облокотившись на сырую землю. Себе он взял пулемет «максим». Рядом с ним стоял солдат Берке, готовый помогать с лентой патронов. Над окопами висела зловещая, страшная тишина, хуже которой ничего нет. Это и есть ожидание неизвестности, боя и смерти… Еле ощутимый ветерок колыхал нежную зеленую траву у окопов.

Вдруг кто-то из командиров крикнул:

– Готовься к бою! Скачут!

Шолом приложил к глазам бинокль и увидел большую массу конных гайдамаков в характерной украинской форме. Он набрал в легкие побольше воздуха и крикнул бойцам:

– Готовься к бою! Не робеть! «Моисей сказал народу: не бойтесь, стойте – и увидите спасение Господне, которое Он соделает вам ныне, ибо Египтян, которых видите вы ныне, более не увидите вовеки!»[152]

Шолом поправил свою фуражку без кокарды и обратился к сидевшему рядом с ним солдату Берке:

– Не бойся! Они должны нас боятся, а не мы их. Хватит! Две тысячи лет евреи боялись всяких бандитов. А теперь иное время. Теперь мы не просто так пойдем на смерть, как овцы на закланье! Нет уж! Теперь мы с оружием! С пулеметами, винтовками, гранатами, саблями! Мы и этих тварей в ад отправим. А ну-ка быстро поправь ленту. Прямо чтобы заходила. Улыбочку изобрази! Вот так! Всем врагам на зло. И голову ниже держи! Поехали!

Волна петлюровских всадников приближалась, и уже издалека были слышны их крики:

– Шаблі наголо[153]!

И в тот же миг поверх голов в черных папахах засверкала, блестя на солнце, сталь сотен обнаженных клинков.

Шолом был абсолютно спокойным, он прикрыл левый глаз и наметил свои цели, первую линию приближающихся раскрасневшихся черноусых конников, среди которых ехал знаменосец петлюровской армии, с огромным, едким, желтушно-голубым знаменем их новой Украины.

– По врагам свободного народа, проклятым украинским националистам и погромщикам, из всех стволов прицельный огонь! – крикнул Шолом изо всех сил на идишe.

Шолом сверил пулеметную мушку с плотной фигурой знаменосца и спокойно потянул за ручку. Пулемет застрочил, выплевывая гильзы. Знаменосец был прошит насквозь и выбит из седла, а петлюровское знамя упало на землю под ноги несущимся сзади лошадям. Шолом спокойно и хладнокровно водил пулеметом вправо и влево, выкашивая приближающихся конников. Со всех сторон вокруг, метко целясь, палили из винтовок его солдаты, вчерашние портные, скорняки, столяры, извозчики, рабочие, и даже ученики раввинских семинарий.

Берке заряжал пулемет, как только лента кончалась, и снова Шолом выпускал по петлюровцам огненный ливень свинца. Атака петлюровцев захлебнулась после часового боя. После передышки они перегруппировались и снова пошли в атаку, но в этот раз также ударили и по флангам, и более слабые части из новобранцев, стоявшие слева, дрогнули и побежали. Нависла угроза окружения.

– Отходим! Отходим! – кричали командиры.

К вечеру ситуация прояснилась. Фронт был прорван петлюровцами во многих местах, и революционные части начали свое местами беспорядочное и хаотичное отступление.

Сдерживая обиду и боль, Шолом был вынужден отступать назад к Киеву, вместе с разбитыми частями своей разношёрстной дивизии и с тысячами бегущих евреев, знавших, что петлюровцы будут их нещадно убивать.

Горек и скорбен был путь отступающей и разбитой армии. Шолом прошел его, помогая на своём пути всем, кому мог. Сколько горя и