Войдя в Киев, революционные солдаты получили приказ снять с себя все знаки отличий и переодеться в гражданскую одежду. Дивизия перестала существовать. Страх и неопределенность царили в городе. Бандиты и воры бесчинствовали повсеместно. Все ждали новой власти. По слухам, к городу приближались белогвардейские войска генерала Деникина с востока и петлюровская армия с запада.

На дворе стоял август 1919 года. Шолом осознал, что его армия разгромлена, и решил пробираться из Киева в Одессу, к жене, ради которой он должен был постараться выжить. Он чудом попал на поезд и пустился в путь через Полтаву, Кременчуг и Николаев. 48 часов Шолом ехал из Киева в Полтаву. Обычно в этой местности всегда было очень много евреев, но в это время Шолом не нашел ни одного еврейского попутчика в Одессу. Везде, куда бы ни бросал он взгляд, были сожженные еврейские местечки, дома и синагоги. Он ехал в старом костюме, который ему подарила какая-то женщина в Киеве. Голубоглазый, со славянскими светлыми усами, он не вызывал подозрения у погромщиков. Но сколько раз он думал, что ему конец. Он сжимал до боли рукоять своего нагана и был готов убить их и застрелиться. Но Бoг хранил его…

Он прибыл в Одессу 3 октября 1919 года. Это был самый священный для евреев день в году, Йом Кипур, День Искупления грехов. В этот день Шолом вернулся к своей жене Хане и обнял её. Он долго рыдал у нее на плечах и не мог промолвить ни единого слова…

В Одессе уже были белые, и полным ходом шли аресты, пытки и казни революционеров.

Осень становилась все более холодной. Листья пожелтели, а многие уже успели опасть. Дул прохладный морской ветер… Шолом все отчетливее понимал, что его дело проиграно и что делать в России больше нечего… Он шел домой, возвращаясь с встречи сo своим другом, таким же, как и он революционером-анархистом, как вдруг его остановил патруль.

Он бросил взгляд на ненавистные кокарды и погоны и поднял глаза на усатого унтера.

– Стоять! – гаркнул тот Шолому, – документики, господин хороший…

Шолом сдержал себя и вежливо снял с головы свою парижскую кепку.

– Не совсем понимаю, в чем проблема, господа… – сказал он по-французски и протянул свою парижские документы.

Унтер опешил.

– Мать честная… Француз… Вот дела…

Усач сконфуженно пробежался глазами по документам и отпустил Шолома. На это раз ему повезло…

Дома он рассказал об этом случае жене, и та расплакалась…

– Шолом, я умоляю тебя! Послушай меня, хоть раз в жизни! Давай вернёмся назад в Париж! Неужели ты сам не видишь, что тут всё проклято?! – причитала Хана и плакала. – Ты даже не понимаешь, как ты рискуешь! И зачем? Зачем, Шолом?!

– Как и чем я рискую, имея французские документы? Эти тупицы ничего не поймут…

– Зря ты так думаешь… И я на это надеялась, но с сегодняшнего дня все изменилось. Пока ты ходил к Вите, ко мне прибежала Маня Алексашенко и рассказала мне кое-что очень важное!

– И что же?!

– А то! Eё муж сейчас работает у белых в контрразведке секретарем. На днях они закончили разбирать архив казненного на той неделе комиссара Саши Фельдмана, а там фигурирует твое имя! Они уже внесли тебя в список разыскиваемых революционеров, которых надо либо арестовать, либо убить! Пойми это! Тебе нельзя выходить на улицу! И сбрей уже свои усы! А лучше и голову побрей наголо!

Шолом стоял на балконе и смотрел на прекрасное море, видневшееся вдали.

И в этот миг в его памяти всплыл образ его отца Иче и один из их последних разговоров с Авигдором.

Он отчётливо увидел лицо отца и услышал его слова:

– Свинья перевернулась на другой бок… Это не наша земля… Здесь всё проклято…

Шолом вздрогнул и, наверное, впервые в жизни, сказал жене:

– Ханале, как же ты права… Здесь все проклято… Уедем. Не откладывая ни дня. Назад, назад… В милый сердцу Париж, где равенство и братство, порядок и закон, где нет погромов, нет лютого антисемитизма, и где не льется реками еврейская кровь…

Шолом последовал совету жены и побрился. Чудом Хане удалось купить билеты на пароход во Францию. В конце декабря они должны были навсегда оставить Россию. Два с лишним месяца Шолом прятался от белых и старался без надобности не выходить на улицу.

За несколько дней до нового, 1920 года Хана и Шолом взошли на борт корабля «Николай Первый», отправлявшегося в Стамбул. Они прибыли в Турцию вторым классом, а оттуда приехали в Мерсин, затем в Искендерун, турецкую Александрию, откуда отбыли в Бейрут, а оттуда в Порт-Саид, и лишь оттуда в Марсель.

Париж встретил Шолома серым осенним небом и шумной суетливостью светской беготни. Непривычным было все. Шикарные магазины и уютные кафе, богато разодетые пешеходы и обилие автомобилей и электрического света…

Они сели с женой в такси, и учтивый шофер повез их к друзьям, у которых они получили разрешение пожить, пока не найдут себе подходящую квартиру на съём.

Шолом смотрел в окно, по которому текли капли дождя, и они казались ему слезами убитых… Грудь болела, и ныла раненая рука, но он улыбался жене, и то и дело сжимал в своей здоровой руке её теплую ладошку.

Сцена 43

Виктор и Люба полюбили друг друга. Они встречались в ресторанах и кафе, гуляли по городу, и вскоре осознали, что больше не могут жить по отдельности.

Шла осень 1920 года. Это было тяжелое и тревожное время для белых войск атамана Семенова. Фронт рушился. Приближались ненавидимые всеми орды красных. Японцы решили умыть руки, и 15 октября начали эвакуацию своих войск. Виктор знал, что война проиграна и что Семенов уже назначил на 21 октября эвакуацию Читы…

В городе царили страх и панические настроения. То тут, то там виднелись многочисленные груженные всяческим скарбом брички и автомобили. Все, кто мог, все, кому было что терять и вывозить, спешили покинуть город. Слухи о каких-то особых карательных отрядах ЧК, выдвинутых красными к городу, ползли отовсюду как змеи… Те, у кого были деньги, спешили уехать как можно дальше из обреченной Читы.

Варианты были у тех, у кого были деньги, не местные, тающие на глазах и превращающиеся в ничто семеновские рубли, а царские червонцы, американские доллары, японская и китайская валюта. В Монголию бежать мало кто хотел. Дикое и гиблое место. А вот в Китай устремились многие, особенно в Харбин, где уже было много русских. Кто-то хотел попасть в Японию. Кто-то думал о поездке еще дальше, морем, в Европу или в Америку. Но на все это нужны были очень большие деньги, которых у многих не было. Большинство же