Все образуется. Точно образуется, не переживай!

Он жадно пил воду, проливая половину на себя, и никак не мог напиться. Руки у него начали ходить ходуном. Мать почти силой усадила его в кресло и заставила взглянуть себе в глаза.

— Может, отменим ваш номер с Яной? — спросила она неуверенно. — Как ты в таком состоянии работать будешь?

Макар долго — очень долго — молчал. Наконец вытер мокрое лицо ладонями.

— Нет, не надо отменять. Я… все отработаю.

53

Наверное, выходить на манеж в таком состоянии было, мягко говоря, неразумным решением. Однако Макар понимал, что только работа и могла сейчас вытянуть его из этой пучины отчаяния и тоски. Отдаться своему делу, сосредоточиться на том, что хорошо умеешь, знаешь и любишь — и будет легче как-то перетерпеть все случившееся, не думать о Динке. Наверное…

— Может, я поговорю с Машковым? — предприняла последнюю попытку мать. — Номер перенесем, журналистам все объясним, желающим вернем деньги за билеты… если это возможно, конечно.

— Мам, — Макар взглянул на нее исподлобья, — только честно: т-ты сама-то хочешь, чтобы я все отменил? Или уговариваешь меня просто для п-порядка, потому что это твой родительский д-долг?

— Ну что ты такое говоришь! — возмущенно вскинулась она. — Я, разумеется, очень волнуюсь за тебя и не хочу, чтобы ты работал в таком состоянии.

— Т-ты же знаешь, что я отработаю абсолютно в любом состоянии, — отчеканил Макар. — Вы с отцом сами всегда меня этому учили: оставлять эмоции снаружи, за п-пределами манежа… А тебе ведь хочется, чтобы я выступил именно сегодня… п-правда?

Застигнутая врасплох, мать отвела взгляд. Макар только усмехнулся про себя — что и требовалось доказать! Да по большому счету ей плевать, что он сейчас чувствует, потому что она переживает не за сына, а за номер. За его успех. И Динку мать невзлюбила прежде всего именно потому, что та казалась ей угрозой для будущей блестящей карьеры Макара…

Но все-таки мать сочла своим долгом предупредить:

— Не забывай, что ты отвечаешь не только за себя, но и за Яну.

— П-помню, — кивнул Макар. — Не совсем уж я сволочь.

— Ну тогда… — мать неуверенно улыбнулась. — Покажешь им всем класс, да? Я в тебя верю.

Макар кивнул и задумчиво отхлебнул воду из бутылки. Да, наверное, так и надо — уйти с головой в профессию, в изнуряющие тренировки, в ежедневные выступления… Только так он и сможет все это пережить. Он обязательно справится. Должен справиться!

— Хорошо, тогда я сейчас п-переоденусь, — сказал он почти спокойно. — Выйдешь ненадолго?

— Господи, да что я там у тебя не видела? — мать закатила глаза, но все-таки покинула гримерку, бросив напоследок тревожный взгляд через плечо.

Несколько мгновений Макар продолжал сидеть на месте в странном оцепенении, а затем встрепенулся, вскочил с кресла и снял с вешалки костюм Питера Пэна. Не время раскисать — время работать. Он же не тряпка!

…Макар почувствовал себя странно незадолго до выхода на манеж.

Поначалу ему казалось, что все наоборот в полном порядке — он как-то внезапно расслабился и успокоился, улеглась нервозность, осталась только сосредоточенность на предстоящем выступлении. Вот только во рту пересохло, и он никак не мог напиться. Затем вдруг начала болеть голова — сначала немного, но постепенно боль нарастала. Морщась, он помассировал себе виски и затылок, но боль не только не проходила, а наоборот все усиливалась.

Макар сделал несколько упражнений, разогревающих мышцы шеи, плеч и спины — и к боли добавилось еще и головокружение вплоть до легкой тошноты, словно Макар перекатался на карусели. Это было уже совсем странно. Неужели на нервной почве?

А к нему уже спешила переодетая в Венди Яночка, которую сопровождали взволнованные родители.

— С богом! — выдохнула Елена и перекрестила сначала дочь, а потом и Макара.

Яночка доверчиво вложила маленькую теплую ладошку в его руку, и Макару ничего не оставалось, кроме как ободряюще пожать ее.

На манеже заканчивал свой номер иллюзионист. Следующим был как раз их выход. Макар прикрыл глаза на мгновение и почувствовал, что его неумолимо клонит в сон. Рассердившись на себя, он открыл глаза и беззвучно выругался: да что за хрень?! С чего вдруг такая странная реакция на стресс? Он чувствовал себя вялым и никак не мог сосредоточиться, такого с ним прежде еще не бывало.

Он резко встряхнул головой, которая отозвалась новым приступом пульсирующей боли. Черт, наверное, надо было попросить какую-нибудь таблетку… а сейчас уже нет смысла — она все равно не успеет подействовать, им вот-вот выходить.

И вот наконец шпрех[17] объявил их номер. Погас свет, и Макар с Яночкой выскочили на манеж — она заняла свое место по центру, а он быстро обмотал себе запястье тканью для подъема.

Лебедкой управлял отец Яны; полотно поехало вверх, и Макар приготовился к эффектному появлению: он должен был предстать перед зрителями сразу после того, как луч света выхватывал из темноты маленькую фигурку Венди. Девочка сидела на манеже, обхватив колени руками, и вглядывалась в якобы звездное небо — вот оттуда-то и прилетал Питер Пэн.

На миг Макару показалось, что ему полегчало, что он справился — но едва вспыхнул свет, как его ослепило не менее яркой вспышкой боли, а глаза заслезились. Макар с ужасом понял, что не видит отчетливо ни одного предмета. Уши словно заложило ватой, а глаза продолжали закрываться сами собой, словно он хотел спать. Спать?.. И в самом деле, состояние его очень походило на проваливание в сон. Твою ж мать, что за ерунда… как будто снотворного наглотался… но он ведь не принимал никаких лекарств, просто не успел!

Макар похолодел, понимая, что руки и ноги плохо его слушаются. Такого раньше никогда с ним не случалось, он всегда безупречно владел своим телом и чувствовал его. Сейчас же конечности словно принадлежали кому-то другому — неловкому, рассеянному, вяло-неповоротливому, координация была явно нарушена.

Макар заставил себя встряхнуться и с силой прикусил язык. Резкая боль моментально его отрезвила, а рот наполнился привкусом крови: видимо, немного перестарался. Теперь главным было — не улыбаться, чтобы не пугать публику и Яночку своим окровавленным оскалом…

Номер превратился в пытку. Макар одновременно умирал от страха не справиться, не успеть вовремя подхватить Яночку — и отчаянно боролся с сонливостью. Он продолжал прикусывать себе то щеку, то язык: кратковременные и острые болевые ощущения ненадолго выдергивали его из этого состояния. Во рту у него, наверное, уже не осталось живого места…

Как бы ни был Макар раздавлен ситуацией с Динкой, однако отдавал себе