Дверь в двадцать седьмую квартиру была распахнута настежь. И не просто распахнута, а вообще висела сбоку на одной жалкой петле, грозя вот-вот упасть. Из дверного проема доносились громкие звуки — прямо на весь коридорчик. Слышимость в этой панельно-картонной московской хрущобе была изумительной, как в хорошем театральном зале. Только играли здесь не «Отелло» и даже не бессмертную пьесу «На дне», а всю ту же докучливую документальную драму с винным прологом и милицейским эпилогом. Сходство с театром дополняли любопытствующие соседские бабульки, которые сгрудились на галерке, возле самого выхода из лифта: все боялись вмешиваться и с интересом ждали развязки.

Меня галерка почему-то приняла за переодетого милиционера.

— Убивает, — доложила мне крючконосая бабка Яга в засаленном халате и резиновых ботах на босу ногу. — Уже почти убил. Нюшку, орет, стерву, счас с балкона скину, а обоих детишек, орет, бошками об угол... Телевизор раскокал, цветной, между прочим, импортный. Сервиз, вазу напольную... триста тысяч ваза, старыми деньгами...

Подтверждая последние слова, из квартиры донесся уже знакомый стеклянный звон, грохот и новые вопли. Судя по многоголосию криков, морпех Ежков никого из своих домочадцев пока не убил, ограничиваясь лишь порчей семейного имущества. Однако аппетит приходит во время беды.

Я вошел в ту минуту, когда багровый глава семейства, одетый в кальсоны и тельняшку, кулаками приканчивал торшер. По комнате разбросаны были вперемешку кастрюли, одеяла, истерзанные матрацы и несчастные подушки, пережившие харакири. Семья морпеха в полном составе была загнана на платяной шкаф и оттуда навзрыд оплакивала производимый в квартире разгром. Телевизор с разбитым кинескопом уже валялся на боку, весь обсыпанный белым пухом, а десятки разноцветных осколков еще недавно были сервизом с вазой. В комнате стоял тяжелый спиртовой дух: казалось, зажги спичку — и вся атмосфера разом полыхнет.

При моем появлении хор на шкафу дружно смолк и в шесть глаз уставился на пришельца. Озадаченный внезапной тишиной, номер четвертый в моем списке поднял голову от недобитого торшера.

— Евгений Борисович, — миролюбиво сказал я, — у меня к вам небольшой разговор. Давайте пойдем на кухню, спокойно заварим чаю...

— Убью? — с вопросительной, как мне показалось, интонацией произнес морпех.

— Не надо, — посоветовал я. — Лучше попьем чайку.

— Убью! — коротко взрыкнул Ежков и метнул в меня что-то черное, стальное, похожее на копье. В морской пехоте неплохо готовили к рукопашной: не обладай я чекистской сноровкой, тяжелый костыль угодил бы мне точно в голову и почти наверняка сбил с ног. А так он просвистел сантиметрах в десяти над моей макушкой, после чего врезался в кухонную дверь.

— Евгений Борисович, — с огорчением сказал я. — Вы ведь могли меня покалечить этой штуковиной...

— Убью! — опять зарычал пьяный морпех и, отломив от торшера железную стойку, попер прямо на меня. Кажется, в его хмельных мозгах занозой засело одно-единственное слово.

Разборки с семейными дебоширами не входят в обязанности ФСБ. Меньше всего мне хотелось бы сейчас затеять ненужную драку с подозреваемым, к тому же основательно поддатым. Да еще в присутствии его жены и детей. Одно дело — давить асфальтовым катком вооруженных до зубов киллеров и совсем другое — лупить по морде взбесившегося ветерана с обломком торшера в руке.

— Господин Ежков... — начал я, но вся моя вежливость сразу улетучилась, как только бывший морской пехотинец сделал выпад и вскользь задел меня по плечу своим орудием.

— Убива-а-ает! — радостно проныли бабки из дверей. С галерки они уже переползли в партер и теперь наблюдали за спектаклем с близкого расстояния.

Пришлось быстро объявлять антракт. Оттолкнувшись от стены, я сделал обманный жест правой рукой, и как только морпех Ежков попытался поставить блок, опрокинул его хуком слева с одновременной добавкой удара ногою в пах. Возможно, хватило бы и первого, но я решил застраховать себя на будущее от разных печальных неожиданностей. Если все-таки окажется, что наш герой и есть «Мститель», то лучше подержать его в лежачем положении.

Потеряв равновесие, морпех удачно грохнулся на разоренный матрац и вряд ли сильно ушибся. Однако падение домашнего хулигана вызвало неожиданную реакцию у жертв его безобразий.

— Папочка, папочка! — ударились в слезы сидящие на шкафу дети, которым добрый тятя недавно обещал размозжить головы об угол.

Супруга, которую Ежков намеревался выкинуть с балкона, тотчас же соскочила вниз и с воплями бросилась к своему благоверному.

— Женюра! — заголосила она. — Женюсик! Что с тобой? Ты жив, солнышко?!

Солнышко Женюсик, немного очухавшись, ответил домочадцам длинной бессвязной фразой, сплошь состоящей из матерных слов.

— По-моему, он жив, — сказал я. — Он уже приходит в себя, слышите? Он уже говорит...

Гнев супруги морпеха Ежкова моментально нашел новое русло. Главным виноватым во всем тут же сделался не тихий застенчивый Евгений Борисович, а бандитствующий ваш покорный слуга.

— А вам чего здесь надо? — накинулась на меня она. — Вы-то чего сюда явились? Кто вас звал? Я никого не вызывала!

Изможденное лицо гражданки Ежковой уже пылало праведным гневом на меня, нагло нарушившего их семейный уют.

— Сла-а-адили с инвалидом, тоже мне! — злобно продолжала она. — Женечка в горах воевал, Женечка ранен был, две операции перенес, кавалер Боевого Триколора... Пособие ему по ранению дали — одно издевательство, и того не плотят!.. И в артели инвалидов такие жирные ворюги, коты, сволочи поганые! Женечка только сказал, что не надо жульничать с расценками, — и они его коленом под зад, и телевизор новый отнять хотят, за просрочку... Вот этих ворюг забирайте, а не мужа моего, дурака несчастного!

— Сама ты... дура несчастная... — пробурчал лежащий на полу Ежков, делая слабые попытки встать. — А телевизор им — хрена обратно целый достанется... хрена... пусть вот теперь битый получают...

Морпех выдал еще одну заковыристую матерную фразу. Жена посмотрела на супруга с нежностью.

— Я никого здесь не забираю, — поскорее возразил я гражданке Ежковой. — Я вообще не из милиции...

— А откуда же тогда? — подозрительно спросила та.

Мне не захотелось говорить, откуда я на самом деле. Иначе мадам Ежкова наверняка решит, что я хочу увести ее обожаемого мужа на Лубянку, и устроит мне еще одну истерику.

— Я пришел к вам из... из Комитета поддержки инвалидов, — обтекаемо ответил я. Это было все-таки не совсем вранье: в этом Комитете я и впрямь сегодня побывал. Даже разминировал там входную дверь.

Слова мои произвели странное воздействие на чету Ежковых. Лежащий глава семейства выматерился громче прежнего, а его изможденная супруга, не мешкая, густо плюнула мне на пиджак.

— Смотрите, кто пришел! — обратилась она к бабкам, которые, совсем осмелев, пролезли из партера прямо на сцену. Бабки уже поняли, что боевых действий, опасных для здоровья зрителей, в этом театре больше не предвидится.