– Я этот пистолет снова и снова вижу. Как в замедленной съемке… Хлопок, пуля, крики, запах… Мне никогда не было так страшно, Ром. И я боюсь, что рядом с тобой теперь этот страх станет неотъемлемой частью моей жизни.

Я аккуратно притягиваю ее к себе и заключаю в свои объятия. Глажу по волосам, целую в висок и шепчу:

– Я тебе обещаю, что все исправлю. Ни одна собака больше не посмеет даже косо взглянуть в твою сторону. Иначе Роман Чех – не Чех.

– Ты и этот случай предвидеть не мог. Как в будущем можешь быть уверен? – всхлипывает она, вжимаясь в меня своим тонким содрогающимся телом.

– Помнишь новости о свадьбе моего брата? Это вранье. Я о похищении невесты с инсценировкой перестрелки. Все было по-настоящему. Знаешь, кто это устроил? Моя сестра Адель с помощью джигитов своего друга Шамана. Не буду вдаваться в подробности вражды Адель и Аси. Скажу лишь, что мы тогда уложили троих, а моя сестрица отправилась в дурку. С моей подачи. Я это сделал ради жены брата. Неужели я не защищу свою любимую?

– Ты убил троих? – скрипит она оледеневшим голосом.

– Не я. Мы. Камиль, я и Фаза. Пойми, что каждый из нас собой закроет любую женщину нашей семьи.

– Я не из вашей семьи…

Я усмехаюсь. Сказать бы ей, что моих врагов бояться не надо. Они передо мной головы склоняют. Но как сообщить ей, что десять лет она посвятила куску дерьма, в итоге покусившемуся на ее жизнь?

Опять ярость ослепляет и прожигает. Не могу я ждать, пока Фаза очухается. Крови Городецкого жажду.

Бабочка засыпает в моих объятиях, так и не поужинав. Укладываю ее на подушку, подтыкаю одеяло, целую манящие губы и приглушаю свет.

Прости, детка, но я должен это сделать.

Переодеваюсь в майку, джинсы и куртку. В подвальной оружейной беру кастет и запасные ключи от тачки Камиля. Она в гараже, под брезентом. Никак руки не доходят в Москву отправить. Вот и пригодилась ласточка.

Со двора охрана не выпустит, Фазе доложит. Повздорим, шлепну пацана в ярости. Так что эта машина – мой единственный путь с виллы. Ворота гаража выходят прямо за пределы моей территории – сразу на дорогу в город. Только за руль сесть сложно.

На лбу испарина выступает и ладони потеют.

В горле першит, но страх становится контролируемым, стоит вспомнить, куда и зачем я направляюсь.

Сжав челюсти, открываю дверь, сажусь и без малейшего промедления завожу тачку. Полбака. Вполне хватит. Пультом открываю ворота, трогаюсь с места и выезжаю. Ничего сложного. И похер, что я снова за рулем машины Камиля. Главное – не думать об этом. Бабочка выше фобий. Я на себя в зеркало смотреть не смогу, если не вступлюсь за свою любимую!

Еду на восьмидесяти, но кажется, ползу как черепаха. Выжимаю газ, воспроизводя в памяти ужас в глазах Бабочки. Городецкий не просто отнял у нее десять лет, он хотел отнять у нее всю жизнь. Подонок! Гаденыш! Мразь!

Прямиком еду в его клуб. Уверен, что он там пар выпускает, скотина. Не прогадываю. В окнах горит свет.

Паркуюсь, даю себе минуту перевести дух, пальцами сжимаю кастет и выхожу на улицу. Холодный ветер отрезвляет, снимает остатки липкого страха. Я уверенно поднимаюсь на крыльцо, с ноги открываю дверь и вваливаюсь в зал.

Городецкий один. Колошматит боксерский мешок в октагоне. Увидев меня, выпрямляется. Наши взгляды пересекаются разрядом молнии. Он перепрыгивает через канаты и фыркает:

– Какими судьбами, господин Чеховской? Об успехах племянника узнать? Ходом ремонта поинтересоваться? Или последними новостями поделиться? Слышал, Дашка уже впухла в проблемы из-за вас. На больничном, мне в школе сказали…

– Завали пасть, говнище! – рявкаю, взяв четкий курс на него.

– Оу-оу, полегче, господин Чеховской. В драке вам меня не побороть, а репутацию подпортите…

На этом его речь обрывается резким ударом по челюсти снизу-вверх.

Не ожидал, господин Городецкий. Башку запрокидывает и, пошатнувшись, назад пятится. Разодранный кастетом подбородок, звучно хрустнувший во время удара, буквально фонтанирует кровью, заливая шею и грудь охреневшего кандидата в мастера спорта.

– Ты, пидар ебаный, на что рассчитывал?! – реву не своим голосом, снова нападая.

Башку ему явно первым ударом сотряс. Ни хрена на ответке сконцентрироваться не может. Тщетно машет руками, блокируя удары, но не в состоянии дать отпор. А я лишь нападаю. Ни черта не вижу: только его рожу, постепенно превращающуюся в кровавое желе. Заваливаю тварь на лопатки и херачу сверху, разбивая челюсти и скулы. Слышу хруст его ломающегося носа, вязкий, булькающий хрип из горла, но не могу остановиться.

– Кусок ты собачьего дерьма!

Выбиваю зубы, заставляя его захлебываться собственной кровью. Каждым новым ударом распаляю себя еще больше. Бью так, как в жизни не бил. Обеими руками. Остервенело. Неистово. Беспощадно. Даже если бы он в ногах ползал, умолял прекратить, хер бы я поклал на него.

Выбиваю к чертям глаз и только тогда останавливаюсь, понимая, что уже дышать не могу. Легкие жутко колет. Мокрой, липкой ладонью смахиваю упавшие на лоб волосы и медленно поднимаюсь на ноги.

Мелко дрожащая туша Городецкого с обезображенной башкой лежит в луже густой крови. Все кругом забрызгано.

Я не чувствую своих рук. В висках стучит. Но нет ни капли сожаления. Даже болтающееся на жиле глазное яблоко не вызывает у меня сочувствия к этому жмуру. А ведь пиздец ему. Сдохнет. Вся черепушка раскурочена.

Бросив кастет, перешагиваю через тушу и иду в туалет. Отражение в зеркале оставляет желать лучшего. Нельзя в таком виде домой являться. Нельзя даже на улицу выйти. Я весь в кровищи.

Сдергиваю с себя куртку и майку, открываю холодную воду и начинаю тщательно умываться. Подставляю голову под струю, промывая волосы и понимая, что мне мало крови. Добить хочу. Но это милостью будет. Он заслужил медленной, мучительной смерти. А еще лучше – инвалидности, чтобы любимая матушка до конца своих дней подгузники своему сучьему потраху меняла.

Отмывшись от помойной крови Городецкого, отдышавшись и остыв, выхожу в зал. Боксер недобитый едва шевелится, протяжно постанывая и что-то пытаясь сказать. В здешних шкафчиках нахожу чью-то майку моего размера, надеваю и беру бутылку минералки из холодильника.

Делаю несколько глотков и приближаюсь к Городецкому, ботинками шлепая по вязкой крови. Сажусь возле него на корточки, разглядываю месиво вместо лица, смотрю в единственный сохранившийся глаз с полопавшимися сосудами и шиплю:

– Лучше сдохни, мерзость ебаная. Потому что, если выживешь, я твою пидорную жопу по кругу хачей пущу. И зад твой вонючий раздерут, и в глотку напихают. А я полюбуюсь, как ты, кровавыми соплями умываясь, будешь благодарить их, по обе щеки принимая. А потом они же тебя и закатают в асфальт. – Поднимаю лицо, оглядываю зал и с усмешкой хмыкаю: – Хорошее тут место. Я клуб этот своему будущему зятю на свадьбу подарю. Он его самым крутым в городе сделает, стерев отсюда твою фамилию навечно. – Снова смотрю на хрипящего Городецкого и пью еще воды. – А сам навечно сотру твою фамилию из жизни Даши. Доживай с мыслью, как ты все проебал одним, сука, выстрелом.