– Детка, ну ты чего? – шепчет Чеховской, притягивая меня к себе.

Саша тактично удаляется, оставив нас наедине.

– Ром, это так неожиданно, – всхлипываю я, пальцами обеих рук сжимая папку. – Я не знаю, что сказать.

– Скажи, что я красавчик, – смеется он, – этого будет достаточно.

Засмеявшись в ответ, я утыкаюсь в его грудь. Твердую, горячую, надежную. Прислушиваюсь к сердцу, стучащему ради меня, и закрываю глаза.

– Я люблю тебя, Ром.

– Детка, ты не представляешь, как я себя люблю. – Он гладит меня по голове и целует в висок. – А если серьезно, я очень волновался, оценишь ли ты мой подарок? Захочешь ли бросить основную работу ради всего этого?

– Я могу совмещать, – отвечаю, крепче прижимаясь к нему.

– Тяжко будет. У директора музыкальной школы слишком много работы, времени не хватит на совместительство. А еще я требую немало внимания.

Слова застревают где-то в горле. Я поднимаю голову, заглянув в хитрое лицо Чеховского.

– Ты хочешь сделать меня директором этой школы? – спрашиваю едва слышно.

– А ты видишь других кандидатов? Детка, в школу нужно вложить душу. А сделать это можешь только ты. – Он пальцем касается кончика моего носа. – Кстати, у Арти не срослось с боксом, зато он рад попробовать себя в музыке. Так что первый ученик у вас уже есть, Дарья Николаевна.

Под натиском его взгляда, голоса, улыбки и тепла я буквально таю. Купил все-таки! Сдержал слово!

Я улыбаюсь, признав собственное поражение.

– О чем думаешь?

– Да так, – хихикаю. – Ты меня купил, Роман Алексеевич. Теперь совсем зазнаешься.

– О да! Обожаю побеждать! – Он склоняется и целует меня в губы. Жарко, по-хозяйски, алчно. И мне впервые плевать, смотрят ли на нас. Меня любит мужчина, которого я люблю в ответ. Мы оба имеем право быть счастливыми!

– Босс… – доносится до нас голос вернувшегося Саши.

– Фаза, ну что опять? – фыркает Чеховской, нехотя прекращая целовать меня, но не выпуская из объятий.

– Домой пора. Вас там ждут. Гости.

– Опять следак?

– Он вас больше не потревожит. Я уладил. Дело Себастьяна и его бабули закрыто. Это приятные гости. Вы точно будете рады их видеть.

– Неужели? – Чеховской изгибает бровь. Ему сейчас не до гостей: сил бы набраться, на ноги твердо встать.

– К вам приехал ваш брат с женой и дочерью, – докладывает Саша.

Рома опускает взгляд на меня и оживленно улыбается:

– Пора тебе, детка, познакомиться с моей семьей.

С моей семьей я знакомил трех своих женщин. Двух жен и одну невесту. Всякий раз Камиль лишь вел бровями, хотя сам однажды с такой курицей схлестнулся, что у всех нас волосы шевелились. Эта идиотка тронулась умом и суициднулась, а мой драгоценный зять Глеб сидит за ее липовое убийство.

Черт, неужто я могу проворачивать такие дела? Всякий раз самим собой восхищаюсь.

Брата я не видел месяца три. Мы летали в Москву вскоре после рождения племянницы. Поверить не могу, что Лучиана уже тогда была беременной, зато помню, как резво она передвигала огромные динамики, разбираясь с музыкальной аппаратурой. Вот был бы сюрприз, если бы с ней тогда беда случилась.

Бабочка заметно волнуется, когда я представляю ее Камилю. Сжимает мою руку своими ледяными пальцами, с улыбкой кивая и коротко отвечая, когда разговор касается непосредственно нее. Я замечаю, как нелюдимо она косится на Асю и Лучиану, в стороне тискающих малышку Настенку. То ли ревность, то ли зависть, но явно не учительская бдительность и строгость.

– Ром, тебе пора в постель, – нашептывает она мне после позднего ужина, когда мы сидим в гостиной. – Доктор велел больше отдыхать.

– Я скоро приду, – улыбаюсь ей, слегка поцеловав в ухо. – Ты пока иди. Только не засыпай без меня.

Она опускает ресницы, засмущавшись. Желает всем спокойной ночи и уходит.

– Мы тоже пойдем, Камиль, – вслед за ней додумывается Ася, на руках которой уже вовсю сопит дочь. – Запозднились мы. Вы не засиживайтесь. – Она смотрит на меня с докторской сварливостью, напоминая о своем медицинском образовании. – Слушайся врачей, Ром. И свою девушку. Уж не знаю, за какие заслуги ты ее получил, но я в шоке, что ты завоевал эту милую учительницу.

Ася не была бы Асей, если бы не уколола меня. С ней у нас особенно приятельские отношения. Хотя у нее в принципе язык подвешен. За словом в карман не лезет. Наверное, на этой почве они с Лучиком и сошлись характерами.

Да, стерва, тебе до ее шарма точно далеко!

Я скалюсь, молча провожая их с Лучианой взглядом, а потом перевожу его на Камиля. Сверлит меня исподлобья своими черными глазищами, вертя в руке бокал.

– Поговорим? – спрашивает он, фактически ставя меня перед фактом.

– Давай, – пожимаю плечом. – С чего начнем?

– Я тут по городским сводкам прошелся. Муженек твоей училки в реанимации.

– Да, какие-то отморозки ограбили клуб и поколотили Городецкого.

– Это версия, которую Фаза состряпал. – Камиль делает глоток, глядя на меня поверх стакана. – За дурака меня не держи, брат. Я, по-твоему, твой почерк не узнаю? Ты виртуоз, этого не отнять. А внутри дремлет монстр. Тронь – размажешь.

– Значит, не надо трогать.

– Помнишь поганца, который нашу мать шлюхой назвал?

Да, мать твою! Я ему сначала язык отрезал, потом отпинал как следует, а напоследок в вольер к бойцовским собакам закинул. Это зрелище нельзя забыть.

– Я знаю, что ты сделал с ним, брат, – добавляет Камиль. – Ты сам однажды рассказал, когда пьяный в хламину был. – Он отставляет бокал, подается вперед и локтями упирается в разведенные колени. – Это ты покалечил Городецкого. Следак пусть давится вашей версией, а меня не обманешь. Я его кровь на тебе чую.

– А ты помнишь, как в Адель за Аську стрелял? – шиплю, не давая ему забыть, что он тоже не белый и пушистый. – В сестру!

– Это другое. Я не калечил ее. Я вообще против издевательств. А то, что ты сделал, иначе не назовешь. Ты как с этим жить собираешься, брат? Как в постель с училкой ложиться? Как создавать с ней будущее? Как отец, скажу тебе: мне дьявольски стыдно за свое прошлое перед дочерью. Не переживу, если она меня бояться будет.

– Пусть лучше мои близкие меня боятся, зато они живы.

– Мои тоже живы! – срывается Камиль. – Год назад я на могиле матери просил тебя за ум взяться. Напрасно понадеялся, что ты одумался, когда в политику сунулся. Но тормозов у тебя, как не было, так и нет. Брат, нельзя так. Нельзя построить что-то несгибаемое на чужом горе. Тебе убийство Себа уже аукнулось. У Городецкого тоже мать есть, друзья, коллеги, ученики. Хочешь, чтобы его несчастная мать до конца своих дней Дарью преследовала с упреками? Неправильно ты все с чистого листа начинаешь. Потом поймешь, когда она от тебя детей не захочет. И не спрашивай у нее, почему.