дворец приглашу. Спасителя своего от козней ваших. То неведомо, что спасителя, но всё знают правду, это само собой. На чай, баранок погрызть. Разок. Но, может и не разок. А может и на раут. А там, глядишь, и на балах его увидим. Что-то такое мельтешило у Степана в мыслях по пути в Аничков.

Реальность оказалась с сюрпризом. Степан, выросший на показанных в кинофильмах балах, да и сам успевший кое-что посмотреть, никак не мог ожидать того, что происходило в действительности.

Вообще было время Великого Поста. Петербуржцы, равно как и москвичи, свято блюли его целую неделю, неодобрительно качая головами на продолжавших веселиться «латинян», «немцев» и прочих неправославных. По прошествии упомянутой недели, православных начинала утомлять собственная праведность, почему жизнь возвращалась в своё прежнее русло. Степан подозревал, что и первую неделю удавалось продержаться только по причине необходимости отдыха от буйства Масленицы.

Выглядело, конечно, серьёзно. Закрывались театры, извозчики снимали колокольчики со сбруй своих лошадок, ломались балаганы, одеяния людей темнели, кабаки и трактиры будто скучали окутанные тишиной, словом — никаких праздников. О душе надо думать. Всей музыки — звон колокольный.

Но проходила неделя, после чего народ, большей частью молодой, если не телом, то духом, возвращался к жизни если не разгульной, то «не слишком постной», как изволил выразиться Александр Сергеевич.

Театры, одно из любимейших зрелищ, не открывались, нет, подобное и впрямь не допускалось, но как существовать без развлечений? Потихонечку, как им казалось, ставили спектакли, исключительно между своих. Чем этот подход отличался от «обычного» — не мог бы сказать никто из участников. Балов не было, но танцы были. Здесь разница выглядела существенней: благородные дамы и господа выкатывались на санях из своих особняков куда-нибудь на пикник, часто не покидая при том границ города, где и танцевали сколько душе угодно.

Увидев один такой выезд впервые, Степан сильно удивился. Представьте себе сани к которым цугом привязаны десятки маленьких санок. На них сидят господа и дамы. Всё это весело, с криками и хохотом, катится прямо по улицам, опрокидываясь при поворотах, вызывая тем наибольший восторг участников.

— Как дети малые. — пробормотал тогда сын Афанасиевич.

Но то улица. Происходящее ныне во дворце заставило его пересмотреть свои представления о приличествующем, равно как и призадуматься (в который раз!) о характерах этих людей.

Здесь нужно упомянуть, что ближний круг государя, те самые счастливцы осененные монаршим вниманием и благоволением, состоял сплошь из людей знатных и в чинах. Или в предполагаемых чинах в будущем, если учесть непременный отряд офицеров гвардии. Выглядели они сообразно. Роскошные, кричаще роскошные мундиры, золото и эмаль, серебро и наилучшие ткани, ослепляющие ордена. О дамах и говорить нечего, как выразилась острословная княгиня Куракина «женщина может позволить себе не носить на плечах состояние только тогда, когда для неё это слишком тяжёлая мелочь». Рубины, сапфиры всех цветов, алмазы и модные тогда изумруды, топазы и прочие драгоценные камни в изделиях лучших ювелиров, все это украшало фантастически изящные платья к которым и прикоснуться казалось страшно. Особенно в части корсетов, затягивающих так, что Степан старался не смотреть. Ему самому было почти физически больно видеть настолько узкие талии.

«Дорого и богато» — сказал он себе, даже мысленно не решившись использовать фрикативное г.

Но и не в этом было дело. Явившись в указанное время, полюбовавшись невозмутимыми лакеями, Степан обнаружил себя тем, кем ожидал, то есть черной вороной на лебедином пруду. Не смутившись, он позволил пробиваться сквозь внешнюю невозмутимость маске сильного страха и изумления. Увы — вскоре маска перестала быть таковой.

Его шокировала деревянная горка. В одном из залов отведённых для раута было то, что более всего походило на горку для катания. Выяснилось — нет, не походило, то была именно горка для катания. Может быть, для детей? Но Бенкендорф, всесильный шеф жандармов не походил на ребёнка. И Нессельроде не походил. И князь Голицын тоже не очень напоминал юношу. И Чернышёв. Государь — тем более. Менее всего мог ожидать сын Афанасиевич стать свидетелем подобного зрелища как царедворцы и придворные дамы с императором во главе катаются посреди дворца на детской горке. С криками, смехом, визжа (дамы) и толкаясь. Отказаться принять в том участие он никак не мог, как и прочие попав в «куча-малу» высочайшего веселия.

Накатавшись, государь объявил жмурки, одну из любимых своих игр. Ведущим, по традиции, стал лично. Николаю завязали глаза. Выждав положенное время (минуту, секунда в секунду), дав возможность прочим рассыпаться по зале, император широко расставив руки объявил:

— Кого же я сегодня зажмурю?

После чего стал рассекать по залу широчайшими шагами напоминающими прыжки. Первой попалась юная Лиза Белозерская, княжна и симпатичная девушка с озорными глазами. От волнения и испуга бедняга лишилась сознания едва только монаршая ладонь цепко ухватила её. Все были очень довольны. По правилам, водить дозволялось исключительно мужчинам, потому государя сменил шеф жандармов.

Ловили так друг друга не менее часа, Степан успел прийти в себя от чувства сюрреализма и, в свою очередь, с любопытством наблюдал. Отметив, что действо явно привычное, он заметил и то, что участники выглядели не то что довольными, но почти счастливыми. Исчезли (почти) каменные лица с твёрдыми подбородками и вздернутыми носами, ушла церемонность.

«Надо же, — подумалось ему, — совсем как живые люди. Вот сейчас шеф жандармов изловил министра финансов, а тому и не страшно. Улыбаются, краснеют, веселятся. Когда еще прапорщик сможет облапить Великого Князя, даром, что сам князь? Да Михаил Павлович за неверно повернутую пуговицу способен разжаловать и на Кавказ отправить. А сейчас нет, сейчас его за эполет хватать можно хоть зубами».

Вечер, однако, только начинался.

— Когда гореть будем, спаривайтесь со мной, Степан. — шепнула раскрасневшаяся Долли. Она вся пылала набегавшись. Степану показалось, что он ослышался.

— Простите?!

— Горелки! — объявил император Всея Руси. Участники, впрочем, первым делом потянулись к буфету для подкрепления сил. Степан впервые здесь увидел бутылки водки во льду. Шампанское, ликеры, икра в вазочках, прочие закуски не слишком подходящие ко времени поста (подразумевалось, что среди приглашенных могли быть люди разного вероисповедования. Таковых нынче не было, не считая Нессельроде, а на собственные нарушения господа закрыли глаза), рыба и маленькие пирожки, морсы и квасы — самый роскошный шведский стол, что был возможен.

— Вы бы не увлекались.

«Да что ты прицепилась? — подумал Степан. — не жена мне, чай. Рыба-пила какая-то, мозгоклюйка».

— Здесь душновато, ваше сиятельство, не находите?

— Заботитесь о вашем протеже? — насмешливо заметил оказавшийся рядом Барятинский. — Но и вы поймите, нарежетесь как свинья, даме потеря, а нам огорчение.

Степан промолчал, испытывая острое желание заехать кулаком по наглой