Другим предзнаменованием для Анны был ее двойник, встречу с которым описал И.И. Дмитриев. Поздним вечером часовые замечают расхаживающую по тронному залу императрицу. Они удивлены – по их сведениям, Анна пребывает в постели под неусыпным взором герцога Э.И. Бирона. Приглашенный в зал Бирон, увидев самозванку, бежит докладывать императрице. Насмотревшись днем на отрубленную голову, Анна устало зевает: «Цесаревна Елизавета озорничает!» Однако фаворит вытаскивает ее из кровати и ведет в зал под охраной взвода гренадер с заряженными ружьями. «Кто ты?» – вопрошает Анна самозванку. Та, думая, что ее не узнают, усаживается на трон. Императрице надоедает спектакль, она приказывает гренадерам стрелять, а сама идет спать. Напуганный двойник исчезает. Утром к Анне возвращаются ее страхи, и она поднимает на ноги Бирона с новостью: «Это был вестник моей смерти!»

Смерть настигла Анну 28 октября 1740 г., а накануне случилось еще одно видение, о котором поведал Н.И. Греч в романе «Черная женщина» (1834). Гречу рассказал об этом событии приятель, беседовавший с очевидцем – корреспондентом Академии наук астрономом Шретером[67]. Таинственная процессия с ярко горящими факелами вышла из-под арки петербургского Адмиралтейства, проследовала до ворот Зимнего дворца и скрылась в них. Часовые ничего не заметили, зато прохожие, среди которых оказался и Шретер, различили в толпе факельщиков безголовый труп Волынского, а с ним двух или трех императриц.

Кошмары подстерегали Анну на каждом шагу. В романе И.И. Лажечникова «Ледяной дом» (1835) Волынский (живой, не мертвый) подсовывает государыне в тумане сани, окруженные множеством факелов: «Большие огненные пятна (от свету из домов), как страшные очи привидения, стояли в воздухе; по разным местам мелькали блудящие огоньки… Невидимые лошади фыркали и ржали; невидимые бичи хлопали». «Да – это гроб! это похороны!., меня живую хотят похоронить!..» – вопит перепуганная Анна. Похоронили Анну чин по чину, и хотя призрак императрицы нигде не объявлялся, ее не раз извлекали из гроба на потребу читающей публике.

Елизавета Петровна, столь мило разыгравшая ненавистную ей Анну, с возрастом сама прониклась инфернальными страхами. Она пугалась темных ночей, когда на Руси принято совершать государственные перевороты; кладбищ, с которых тянуло запахом мертвечины; и гробов, имевших обыкновение валиться с катафалков как раз напротив Зимнего дворца. Екатерина II лицезрела огненного змея, летающего над Зимним дворцом. Змей, между прочим, искал не колдуна, чтобы унести его на тот свет, а женщину, чтобы сжить ее с этого. По деревенским поверьям, огненный змей посещает бабу, тоскующую по мужику, и доводит ее до самоубийства.

Екатерина II, Павел Петрович и Мария Федоровна перед бюстом Петра /. Гравюра Д. Бергера (XVIII в.).Правители дома Романовых частенько обращались к своему великому предку. И предок иногда им отвечал

Солидная порция видений досталась «бедному Павлу». Так обозвал будущего хозяина Михайловского замка высокий худой господин в плаще и надвинутой на глаза треуголке. Он привязался к наследнику трона, гулявшему под луной с князем А.Б. Куракиным. Господин постукивал костяшками по плитам тротуара, а потом окликнул Павла и обратился к нему с речью: «Я тот, кто принимает участие в твоей судьбе и кто хочет, чтобы ты не особенно привязывался к этому миру, потому что ты недолго останешься в нем. Живи по законам справедливости, и конец твой будет спокоен. Бойся укора совести: для благодарной души нет более чувствительного наказания». Скорее всего, моралите принадлежит самому Павлу или баронессе Г. А. Оберкирх, записавшей его рассказ в 1782 г. (он был опубликован только в 1869 г.). Во всяком случае, в роли духа Павел напутствовал товарища Зайца примерно такими же словами.

Куракин никого не видел и чувствовал неловкость, слыша, как его спутник разговаривает сам с собой. Призрак расстался с Павлом на «большой площади между мостом через Неву и зданием Сената». Пр и расставании изумленному наследнику привиделись «орлиный взор, смуглый лоб и строгая улыбка моего прадеда Петра Великого». Прадед не парил под облаками и не разъезжал на коне, обрызганном из склянки Брюса. На коня Петра усадили в том же году, которым датирован рассказ, и в том самом месте, где он распрощался с правнуком.

Встреча с прадедом не обрадовала Павла. Кому понравится намек на преждевременную кончину? С тех пор ему всюду мерещилась смерть. Задыхаясь на конной прогулке, он спрашивал: «Разве они хотят задушить меня?» Лежа больным, он чувствовал, как стены Михайловского замка краснеют от крови. В зеркалах он видел свое кривое лицо, а когда царедворцы пеняли на зеркальщика, обреченно вздыхал и вспоминал народную пословицу. В свой последний ужин с отцом великий князь Александр громко чихнул, а Павел глубокомысленно заметил: «Чему быть – того не миновать!» Александр высморкался и, выйдя из-за стола, дал согласие заговорщикам.

Посланцы небесной канцелярии не брезгуют использовать чернила и бумагу. Алексей Петрович Ермолов был командирован в чине подполковника в уездный город для проведения следствия. Ночью он работал за письменным столом и не сразу заметил присутствующего в комнате мещанина. Мещанин вежливо откашлялся, а когда Ермолов поднял голову, скомандовал ему: «Возьми лист бумаги, перо и пиши». Гость не походил на ангела, и Алексей Петрович догадался, что речь пойдет не о будущем России, а о его собственной судьбе. Он повиновался, исписав лист вдоль и поперек информацией о своих успехах и неудачах, а в самом низу недрогнувшей рукой вывел дату кончины. Призрак кивнул и с озабоченным лицом начал шарить по карманам. Не отыскав канцелярскую печать, он досадливо поморщился, воскликнул: «Так сойдет!» – и растворился в воздухе.

Следующее предзнаменование в равной степени относится к теме визита по обещанию. У молодого офицера Ивана Афанасьевича Пращева был денщик, которого смертельно ранили в перестрелке. Чтобы утешить беднягу, Пращев обещал помочь его матери.

– Чем же я вас, ваше благородие, отблагодарю? – заволновался умирающий.

– А вот, если умрешь, приди ко мне с того света в тот день, когда я должен умереть.

– Слушаюсь, ваше благородие! – отвечал денщик. – Разрешите скончаться?

– Это на твое усмотрение, братец. Ну и… как там говорят? По воле Божией!

– Так точно! – отрапортовал денщик и умер.

Лет через тридцать Пращев гулял по ночному саду, и откуда-то с дерева к нему слетел покойный денщик.

– Разрешите доложить, ваше благородие!

– Как ты напугал меня, братец! Неужто пора?

– Пора, ваше благородие. Начальство требует.

Вестник испарился. Утром Пращев исповедовался, причастился и прилег вздремнуть перед смертью.