— Пугаете все вы! — разозлился Боткин. — Не ахметзяновская заслуга это! Гример — гений!

— Многовато гениев что-то получается! — посчитал генерал. — Ну да ладно! А этот Ахметзянов ни в чем таком замечен не был?

В каком?

— Как бы вам сказать… Не злоупотреблял своей работой?

— Не понимаю! — честно признался Никифор.

— Дело в том, что он не один пропал!

— Амурные дела?

— Он труп с собой прихватил!

— Как это?!

Никифор был изумлен.

— Вы помните, катастрофа железнодорожная была?

Боткин кивнул.

— Погибло четыре человека.

— Да-да, — подтвердил хирург. — Всех помню! Проводница, молодой человек, такой белокурый красавец с голубыми глазами, умер при мне, машинист и помощник его шансов не имели…

— Ваш Ахметзянов исчез вместе с белокурым красавцем! — сообщил Иван Семенович.

— Ахметзянов ваш! — парировал Боткин и почему-то обиделся.

Генерал усмехнулся, усматривая в Боткине черты все больше детские, и подумал о том, что гениев так и описывают — дети!

— Мой, — согласился Иван Семенович. — Я к вам специалистика подошлю в четверг, если не возражаете, попробуйте составить портретик этого белокурого!..

Боткин кивнул и сообразил, что Катерина тоже видела покойного, еще заметила: «Каков красавец!» Сам же хирург припомнил выдающиеся мужские достоинства голубоглазого, но осознал, что сердце мигом кольнула ревность, вспомнил, что сам эрекционен круглосуточно, хотя сейчас успокоен бромом.

— Ну, вот и хорошо! — улыбнулся генерал, поднялся с лавочки и утер рукой слезу, выбитую солнечными лучами. — Пора мне теперь! — протянул руку для пожатия.

— Не забудьте к врачу, — напомнил Никифор, пожимая в ответ крепко до неожиданности. — Спасибо за бром!..

Руки у хирургов сильные, думал в машине Иван Семенович, когда зазвонил мобильный телефон.

— Генерал-майор Бойко!

Далее Иван Семенович узнал тюремные новости, поведанные ему начальником изолятора. Если говорить коротко, Арококо Арококович сбежал. Если же описать эту ситуацию эпизодом, то произошло буквально следующее.

После допроса задержанного препроводили в камеру, где успешно и заперли. Арококо с удовольствием пообедал тюремной пищей, затем долго вылизывал свинячьим языком алюминиевую посуду, урчал и порыгивал. Было видно, что задержанный не наелся, но все же был доволен и улегся на нары с улыбкой. Так, с закрытыми глазами, причмокивая, Арококо пролежал часа два, пока в тюрьму не вернулся полковник Грановский, черный от злости и боли после наложения швов на место откусывания большого пальца.

Специалист знал, что делать. Весь путь от больницы до тюрьмы он сочинял работу с Арококо. В его голове сложилась картина, как он поначалу слегка оглушит гада коротким ударом по затылку, затем поработает с печенью, зачиная в ней цирроз, а потом, когда гаденыш потеряет сознание, совершит главную месть — нанесет свой фирменный удар в область сердца черномазого, после которого тот проживет года три, умирая и от сердечной болезни, и от цирроза печени одновременно. Таким образом, и следствие успеет разобраться в деле, и месть свершится.

Сказка быстро сказывается, да не скоро дело делается!

Грановский появился в тюремном блоке в шестнадцать тридцать и сразу проследовал к камере Арококо, которую охраняли прапоры-близнецы.

— Как? — поинтересовался.

— Спит, — ответил Чук.

— Нажрался и спит, — подтвердил Гек.

— Слушайте меня! — Грановский сморщился от боли. — Открываете камеру, я вхожу, вы запираете, и что бы там ни происходило, оба глухи и слепы! Ясно?

— Ясно.

— Ясно?!

— Так точно! — ответили оба дуэтом.

Лязгнули засовы, щелкнули замки, дверь открылась, и Грановский бесшумной тенью скользнул в камеру, одев неповрежденную руку в кожаную перчатку.

Прапоры поступили по инструктажу, тотчас заперев дверь за полковником.

Грановский некоторое время стоял под тусклой лампочкой, освещающей довольное лицо Арококо, и смотрел, жадно вглядывался в физиономию жертвы. Тут в груди черномазого заклокотало, и он поворотился к стене, открыв на обозрение Грановскому широкий затылок, поросший густым волосом, словно собачьей шерстью.

«Вот и славно, — подумал Грановский, — как хорошо все!..»

Полковник получше натянул перчатку и, воздев кулак, придвинулся к Арококо.

— Ну, — выдохнул Грановский. — Помолясь!

Каким-то особым приемом, сверху вниз, костяшками кулака, он нанес удивительный по резкости удар в середину шерстяного затылка Арококо. При этом ноздри полковника коротко выдохнули, он сделал шаг назад и стал наблюдать.

При ударе голова черномазого мотнулась к стене, глухо ударилась о бетон и осталась лежать недвижимой.

«Переборщил, — понял Грановский. — Сознание потерял, сука!»

Полковник решил переждать минуту, затем, подойдя к нарам, сунул руку в перчатке к лицу Арококо, схватил за нос и стал выкручивать голову к себе физиономией. Ему это удалось легко, что-то треснуло, и получилась вполне странная картина. Все тело Арококо лежало поворотившись к стене, и лишь голова лицом в обратную сторону.

Грановский матюгнулся про себя, поняв, что сломал уроду шею, задумался о том, как оправдается перед начальством, но тут голова приоткрыла один глаз сверкнув им почти радостно, затем растянула губы в улыбке и выпустила изо рта зловоние.

— Ну, вот и чудно, милый, — обрадовался полковник, собирая кулак для следующего действия. Он решил отойти от намеченного плана и забить свое собрание костей в ухмыляющийся рот Арококо.

— Сейчас я тебя зубов всех лишу! — предупредил Грановский, выпустив свой кулак в цель, но в последнее мгновение увидел, как пасть Арококо открывается втрое шире, нежели у обычного человека, свободно пропуская кулак в перчатке в зловонное нутро.

Затем все произошло мгновенно. Язык Арококо облизал кулак Грановского, отыскивая большой палец, а мелкие зубки сомкнулись разок и откусили с хрустом найденное. После сей экзекуции пасть черномазого выплюнула беспалую руку полковника, челюсти зажевали быстро-быстро, затем колючий, словно еж, кадык поехал скоростным лифтом к ключицам, а затем столь же быстро вернулся восвояси. Арококо некоторое время прислушивался к ощущениям в желудке, как будто остался доволен, и протяжно рыгнул.

Теперь, сожрав второй палец Грановского в довесок к обеду, Арококо Арококович был сыт и настроен безмятежно.

Того же нельзя было сказать о полковнике, оставшемся без больших пальцев на обеих руках. Осознав это чудовищное уродство, прочувствовав выдающуюся боль, специалист потерял хладнокровие и попытался окровавленной рукой расстегнуть кобуру с табельным оружием. Это ему удалось, но пистолетик без большого пальца никак не ухватывался и в конце концов упал на бетонный пол.