Через четыре дня, 7 августа 1945 года «Правда» с возмущением писала о том, что 6 августа американские летчики сбросили на японский город Хиросима урановую бомбу, нанеся большой урон японскому населению и громадные разрушения городским строениям.

Я ходил весь день как потерянный, проклинал свой страшный дар, а с отцом случился приступ.

Потом отец в очень осторожной форме составил письмо и отправил в Академию Наук СССР. Суть письма составлял вопрос, как современная наука объясняет случаи предвидения. Отец описал два моих сна, опустив последний.

Вот на это письмо мы и получили ответ профессора Н. Блохина, уместившийся в две строчки: «У меня позиция была и остается твердой: с научной точки зрения в этом феномене ничего нет. Чудесами и мистикой мы не занимаемся».

Окончательно добило отца мрачное письмо физикатеоретика Френкеля, которое он получил вскоре. Письмо заканчивалось так:

«…обстановка в науке настолько сложна и опасна для открытого обсуждения этих сложных проблем, что приходится скрывать информацию в стенах лаборатории, хотя лаборатория поддерживается профессором А.Д.Александровым… Поэтому ни в коем случае не следует никому нигде рассказывать…Все будет расценено, как распространение лженауки. Физиктеоретик Френкель».

Это письмо напугало отца. Письмо он сжег и затею с перепиской оставил…

Глава 4

Физгармония. Монгол показывает свое «искусство».

Вечером мы взялись помочь Мишке Монголу перетащить от его соседа Свисткова какую-то музыкальную «бандуру», которая без дела валялась в свистковском сарае вместе с другим хламом.

— Это что, клавесин? — спросил Самуил, когда мы извлекли из сарая на свет божий инструмент размером со школьную парту, похожий на пианино.

— Нет, физгармония, — ответил довольный Монгол. — Видишь, внизу, где у пианино педали, встроены меха?

Действительно, внизу располагались две коробки, похожие на кузнечные меха, которыми кузнец раздувает огонь. Я видел такие в деревенской кузнице, когда мы ездили к бабушке Василине в освобожденную от немцев Брянскую деревню.

— Ставишь ноги на меха и поочередно нажимаешь на них, — охотно объяснял Монгол. — Воздух подается на клавиши и играй себе.

— Как у Чекарева баяна, — сообразил Мухомеджан.

— Точно, — подтвердил Монгол. — Ладно, поперли. Мы облепили физгармонию со всех сторон и, мешая друг другу, потащили инструмент через дорогу.

Инструмент остался у Свисткова после ухода немцев и с тех пор пылился в сарае. Когда мы, преодолев пороги и калитки, затащили, наконец, физгармонию в дом и, тяжело дыша, не хуже этих мехов, когда на них давят ногами, отошли в сторонку, вид наш являл довольно неприглядное зрелище. Одежда покрылась пылью и перепачкалась мелом, а на лицах отпечатались следы грязных пальцев. Мать Мишки Монгола, Анна Павловна, дала нам щетку и чистую тряпку вместо полотенца, и мы пошли чиститься на колонку. Анна Павловна, как всегда, суетилась вокруг нас и уже наливала по стакану козьего молока, что означало ее самое большое расположение. Потом она, решив помыть инструмент, взяла таз с водой, и уже окунула в него тряпку так, будто собиралась мыть пол, а не музыкальный инструмент, но Монгол от греха подальше взялся за это дело сам. Он отжал тряпку до влажного состояния и стал аккуратно приводить свое приобретение в порядок.

Наконец, наступил торжественный момент. Монгол сел на табуретку перед своим первым в жизни инструментом, поставил ноги на меха и стал нажимать на них поочередно, сначала на один, потом на другой. При этом руками он водил по клавишам. Это оказалось не просто, работать одновременно ногами и руками. Стоило Мишке сосредоточиться на руках, как он тут же забывал про ноги. Он раскачивался вслед за движением ног, как истинно верующий еврей на молитве. Мишка хотел показать, чему уже смог научиться в училище, но у него ничего не получалось. И тут ему в голову пришла хорошая мысль.

— Вить, — сказал Монгол Моте старшему, — садись со мной рядом, будешь нажимать на меха.

Мотя взял стул, сел рядом с Монголом и старательно заработал ногами. И все бы было хорошо, если бы Витька не закрывал собой клавиши и не мешал Монголу. Тогда Витька Мотя предложил загнать под физгармонию Мотю младшего и Армена Григоряна, и те, налегая всей массой своих тощих тел, руками стали давить на меха. Дело пошло. Монгол теперь следил только за руками и показал нам несколько аккордов, которым научился. Пацаны ждали большего, чем несколько неуверенных аккордов, и разочарованно смотрели на Монгола. Володька Мотя и Армен устали сидеть под физгармонией и, шмыгая носами и высовывая головы, спрашивали:

— Долго еще?

— Ладно, хорош! — решил Монгол и, как бы извиняясь перед ребятами, сказал:

— Упражняться надо. Пальцы развивать.

Мы вышли на улицу.

— Пацаны, в воскресенье в два часа наш хор выступать в клубе Строителей будет, — крикнул из дверей Монгол. — Скажите, чтоб меня позвали. Я проведу.

Я шел и думал, что нелегка Монголова наука, если их за целый месяц смогли научить всего четырем аккордам.

Глава 5

Обрусевший немец Штерн. Анна. Любовь Жорки Шалыгина. Злополучные качели. Разлад.

Еще издали мы увидели толпу напротив моего дома и припустились бегом, чтобы не прозевать того, что там происходит.

— Что здесь, тетя Тань? — спросил я Кустиху.

— Да Жорка Шалыгин пьяный. К Аньке лезет.

Напротив, за высокими воротами стоял крепкий дом обрусевшего немца Ивана Андреевича Штерна. Его предки стали служить России еще при Петре I, поэтому в их роду давно уже перевелись Иоганны и Арнольды, и появились Иваны и Андреи. Иван Андреевич воевал, дошел до Берлина, и грудь его украшало не меньше десяти медалей. Но немецкое начало брало верх, и порядок для него являлся основой всех основ. Вымощенный кирпичом двор своего дома Иван Андреевич содержал в такой же чистоте как и сам дом. Работал Штерн прорабом на строительстве и был уважаемым человеком.

В доме у немца жила на квартире дальняя родственница его жены Анна, полненькая светловолосая и белозубая веселая девушка двадцати пяти лет. Анна нравилась Жорке Шалыгину. Жорка мог увлечь занятным разговором, любил пошутить, что нравилось Анне, и она его ухаживания принимала. Иногда они ходили в горсад на танцплощадку, потом он провожал ее домой, и они долго стояли у ее калитки, и на улице слышен был ее приглушенный счастливый смех. И, видно, к Анне Шалыгин относился серьезно, потому что стал реже пить. И Анне Шалыгин, наверно, нравился, иначе бы она до ночи у калитки с ним не стояла.

Жорка осаждал ворота серьезно. Погрохав кулаком в калитку, он стал с разбегу, словно тараном биться в ворота. Потом он