— С каким?

— С неболтливым.

— Все–таки решили ехать?

— Да, решил, и тема, стало быть, закрыта.

И они синхронно стали набирать телефонные номера.

— Кто это… сынок? Очень хорошо. Почему хорошо? Ну хотя бы не пропал, дома сидишь. Где мама? Не может, значит, болеет, значит. Давно болеет? Спит? Ну, понятно. Ты знаешь, Сереж, я хотел у тебя спросить… тебе обратно в Америку не хочется?

Майор поймал краем глаза необычное выражение лица помощника.

— Ну вспомни, тебе так нравилось, Сереж. Там у тебя и друзья, ты сам рассказывал. Нет, ненадолго. А потом я сам к вам приеду. На машине покатаемся или какие у них там еще развлечения. Хочешь в «Диснейленд»? Дыра? Ну, не знаю. С мамой, конечно, сынок, с мамой. Одного тебя и не выпустят, а мне некогда по Америкам. В связи с этим я тебя и попрошу. Вырви листок бумаги из тетрадки и напиши крупными буквами: «Мы — то есть вы — едем в Америку». Покажи это маме, подержи у нее перед носом, и пусть она мне позвонит! Нет, она перестанет болеть, я сделаю так, что перестанет. Вырвал? Пиши! Только не из дневника, ладно?

— С доктором все в порядке, Александр Иваныч, доктор наготове.

— Вот и хорошо, скоро подъедем.

Патолин выждал паузу, раздумывая, очевидно — может, и совсем ничего не спрашивать, но все же не удержался:

— Он что, угрожал?

— Кто, Дир наш Сергеевич? Ты знаешь, Игорь, можно это назвать и так. Говорил о моих слабых местах. То ли это была фраза вообще, то ли на что–то конкретно направленная фраза. Лучше подстраховаться. Понадобится еще один доктор, нарколог.

— Понимаю.

Майор попробовал позвонить Джоан. Нарвался на автоответчик. Вежливо попросил его сообщить хозяйке, что ее разыскивают по одному важному делу, хорошо бы ей дать о себе знать.

Снег мельтешил перед окнами, лип на все окна, превращение осени в зиму представляло собой неприятное зрелище. Сразу и не скажешь, почему именно. Майор без особой связи с наблюдаемыми картинами подумал о том — а хотел бы он присутствовать при родах своего ребенка. Ответа у него не было. К тому же он не знал, как ему относиться к тому, что отдельные православные священники начинают окормлять гомосексуалистов. И в совсем уж неясном свете выставлялась перед ним проблема эвтаназии. Может быть, нормальнее всего не иметь мнения по всем этим поводам. Нет, вот с «голубыми» там все более–менее определенно.

Машину тряхнуло на невидимом ухабе. И сильно.

— Эквивалентно пятидесяти граммам тротила, — пошутил Патолин.

Водитель Вася осуждающе поглядел на него в зеркало.

— Знаешь, что? — сказал ему майор. — Поезжай ты к нашим хохлам сам. Разберешься. Дашь денег. Но немного. Только чтобы… Парню лучше вообще на глаза не показывайся. Пошел он к черту со своим прыщавым гонором.

— Они белорусы.

— Да, забыл.

— А вы как без машины?

— А я пройдусь.

Нестор Икарович Кляев увлеченно работал. Проверял показания приборов, амперметр за амперметром. Главный — «лабораторный» корпус был расположен в приземистом помещении без окон, с одним дверным проемом без двери, где в ужасающей духоте, пропахшей испарениями древних горюче–смазочных материалов, трудилось полтора десятка приборов, расставленных на покосившемся верстаке, перевернутых ящиках, а то и прямо на земле. Сюда сползались провода со всего поселка. Они тянулись от многочисленных датчиков секретной конструкции, расставленных Кляевым в порядке, соответствующем его теории «неявных энергетических взаимодействий».

Сделав все необходимые записи в своем ноутбуке, Нестор Икарович отправился к «энергетическому цеху» — солнечной батарее, выложенной прямо на берегу реки. Проверил подключения, согнал с поверхности несколько шаров перекати–поля, неизвестно откуда и зачем явившихся в эти безжизненные места, где пропитание могла себе найти только самая современная наука.

Внимательное обследование территории поселка дало возможность говорить по крайней мере о трех культурных слоях, составляющих его прошлое. Шерстобитная мастерская, автобаза геологической партии и метеоцентр. Трудно сказать, в каком порядке шли эти превращения. Что было раньше — изготовление кошм или поиски урана. Господина Кляева радовал сам факт такого насыщенного прошлого у выбранного места. «Людей всегда сюда тянуло, — повторял он. — Люди — очень интуитивные животные», то есть и таджики–ремесленники, и советские геологи, и советские же предсказатели погоды чувствовали особое качество этого места, устремлялись с его поверхности вверх, к небесам, или же в глубь земли, но не сумели разгадать подлинной тайны места сего.

Что ж, прагматизм, переходящий порой в косность, — участь большинства стандартных современных умов. Именно в таком окружении оказался исследователь сердца Гондваны. Спутники–помощники не проявляли даже притворного энтузиазма. Бродили по лагерю как усталые тени, вяло резались в карты, дрыхли в палатках и беседовали только о возможных скорпионах. Не скорпионов надо бояться, а потери смысла жизни, не раз говорил им Нестор Икарович. Они отвечали, что при таком климате: днем плюс тридцать, а ночью минус двадцать — думается плохо. Самое неприятное — они умудрялись болеть в этом предельно здоровом климате, где никогда не водилась палочка Коха. Нестор Икарович лично демонстрировал способ закаливания: двадцать минут сидишь на открытом солнце, потом на двадцать секунд бросаешься в ледяной кипяток горной реки. Орешь, естественно, потому что температура воды градусов пять. Но с криком вылетает вся возможная зараза. И Кастуев, и Бобер, и друг Дира Сергеевича отказывались от такой профилактики. Шутили как–то странно. Кривоплясов сказал, что горная река — это эскалатор, работающий только на спуск. «Это не эскалатор и не элеватор, а Элевент», — поправил его Нестор Икарович. Кстати, друг «наследника» был наказан за неуместное остроумие: на веках у него вдруг высадилось целое семейство ячменей. «Хоть виски гони», — тоже попробовал шутить Кастуев. Веки распухали с каждым днем все больше. Все попытки столкнуть его в холодную воду для радикального лечения к успеху не привели, и, когда он сделался совсем уж похож на Вия, решено было отправить его в ближайшую больницу, а находилась такая очень далеко. Вызвали транспорт. Вместе с больным туда набились все остальные участники экспедиции, у каждого нашлось срочное дело на «большой земле».

Нестор Икарович иронически наблюдал за этой эвакуацией. Ему не впервой было ощущать себя брошенным, непонятым, гордым одиночкой на путях раскрытия истины.

Только немного было жаль денег, что пошли на незапланированный расход бензина.

Обещали вернуться «дней через три» — по словам таджика Сашки, уезжавшего в город к невесте, которая, собственно, и заслала его в гондванную глухомань на заработки.

Предоставленный одному себе и любимой работе, Нестор Икарович не скучал, даже напевал, поигрывая маленьким гаечным ключом, подтягивая и без того подтянутые гайки.