Я сказал быстро:

– Сволочь!.. Пьяный, а какой чуткий.

– А мой шустрый, – прошептал Фицрой нервно. – Еле успел… Он уже рот открыл для вопля, видел? Как я только успел, я еще шустрее, какой же я молодец, а еще красивый и нарядный, ты заметил, что у меня новые сапоги?

– Держись за мной, – велел я, – не отставай, но вперед не лезь. Теперь нельзя терять времени! Слишком много трупов в разных местах, кто-то да наткнется. Не все, как видишь, спят.

– Веди, – ответил он.

Я быстро подбежал к двери, прислушался, с той стороны пока что тихо. Фицрой торопливо подбежал, я спросил с подозрением:

– Что, опять моего дорезал?

– Прости, – прошептал он виновато, – показалось, шелохнулся.

– Своих режь, – сказал я. – Что у тебя за привычка воровать чужое?

Он ответил со вздохом:

– Да трудно удержаться, когда видишь, что лежит плохо. А он точно лежал не так. И карман оттопыривался, сволочь!.. Но ничего там не оказалось… Вот так и верь людям.

Я прислушался, причувствовался, и хотя стены здесь из толстых каменных блоков, через них не посмотришь, как через пеноблоки, однако широкие щели проложены мхом, а тот пропускает и запахи, и даже звуки…

Картина проступает смутная, силуэты отдельных фигур не улавливаю, но ощущение массы человеческих тел отчетливое, крепкий мужской пот, что просачивается в щели, тревожит и заставляет сердце стучать часто и сильно, поднимая артериальное давление.

Фицрой поглядывал на меня в ожидании, я прошептал:

– В той комнате их многовато. Ниндзями не пропрем, надо на «ура» и по-мужски честно. Это глупо, но красиво и воспеваемо.

– Ниндзями, – переспросил он озадаченно, – это как?

– По-женски, – пояснил я. – Втихаря и в спину. У войны не мужское лицо, не слыхал? Я тоже. Щас придумал, потому что я умный… и вот думаю, если умный, то чего я здесь?

– Не умничай, – посоветовал он. – Умные гибнут первыми.

Я придержал его за плечо.

– Стой-стой. Поперед батька не лезь, это я батька.

– Что такое батька?

– Не знаю, – буркнул я. – Наверное, комбат… Все, начали!

Я ногой ударил в дверь и сразу же открыл пальбу из двух стволов, даже не сдвигая руки для лучшего прицела. С двух шагов, а то и в упор промахнуться трудно.

Фицрой ухитрился пролезть между моей спиной и стеной, там вспыхнула драка, что за отважный дурак, теперь еще и за ним следить…

Я вошел в зал и почти добрался до середины, когда справа вспыхнуло пламя от стены до стены. Устрашенные стражники попятились, а пламя, взвившись до свода, собралось в центр и понеслось огненным шаром вдоль стен.

Я проморгался, у дальнего входа появились две знакомые фигуры: руки Понсоменера двигаются в таком темпе, что не уследишь, когда выпускает стрелу, а Рундельштотт потрясает посохом и посылает один сгусток огня за другим.

Фицрой с криком начал рубиться в двух шагах левее от меня, а я, сосредоточившись, давил и давил на курки, разбивая тяжелыми пулями головы, доспехи, пробивая щиты и разнося на мелкие осколки лезвия мечей.

Когда Рундельштотт и Понсоменер приблизились, я заорал гневно:

– Вы как тут оказались? Я же велел…

Рундельштотт сказал быстро:

– Они опустили лестницу и пытались… Мы их сбросили еще со ступеней… ну да, сбросили, а потом, раз уж никто больше, поднялись сами. Лестница вон там за нами, так что все в порядке! Никто не проскочит.

Понсоменер подтвердил:

– Никто не проскочит. Я слежу.

Я указал на дверь:

– За ней главный зал. Оттуда спуск в тюрьму нижнего этажа. Фицрой…

– Понял, – ответил Фицрой.

Он распахнул дверь и отпрыгнул в сторону, а я открыл пальбу из обоих пистолетов. В первую минуту оттуда с диким ревом перли целыми группами, я устлал ими пол, медленно отступая, а когда затихло, с Фицроем прыгнули через порог, там еще с дюжину стражников.

Я безостановочно палил из двух пистолетов, рядом страшно блещет меч Фицроя, красные капли срываются с лезвия частым дождем, сам он двигается со скоростью молнии и бешено рубит всех на пути, за спиной я слышал частое дыхание Понсоменера. Мимо моего уха проносятся с жутким свистом стрелы, догоняя одна другую, он успевает доставать ими тех, кто выскакивает на балкон и пытается прицелиться в нас из луков и арбалетов.

Рундельштотт отстал, но нам главное успеть ворваться в комнату, где стерегут принцессу, и успеть раньше, чем там поймут, что стряслось, что за шум за дверью…

Понсоменер крикнул:

– Она там!.. За этой дверью!

Я не стал спрашивать, откуда знает, изготовился к долгой стрельбе в петли, а из бокового арочного входа с диким ревом выскочило десятка два человек, хорошо вооруженных, в доспехах и с горящими ненавистью глазами.

За нашими спинами прогремел рев:

– Всем стоять!

Я застыл, жаркая волна прошла рядом, словно пронесся огромный раскаленный валун. Половину бросившихся на нас стражей смело, как насекомых. Огненный шар с быка размером ударился в дверь, внес ее вовнутрь с такой силой, что сорвал и откосы с обеих сторон.

Фицрой закричал то ли в страхе, то ли в восторге, но я опередил в беге, влетел в помещение первым.

В комнате жарко, воздух раскаленный, как из печи. Несколько человек расплющило дверью, отшвырнув их к стене, кровь потекла на пол и разлилась лужей.

Через стрельчатую арку видно, как мелькнуло голубое платье Адрианны и темные одежды ее похитителей. Я бросился в ту сторону, выставив перед собой стволы пистолетов.

За стрельчатым входом распахнулась небольшая комната. Высокий воин в дорогих доспехах спрятался за Адрианной и прижал острие ножа к ее горлу.

– Стойте! – заорал он. – Или она умрет!

Фицрой остановился как вкопанный и, раскинув руки, удержал нас с Понсоменером.

– Стоим, – прокричал он. – Чего ты хочешь?

Воин ответил затравленным голосом:

– Чего еще? Вы уходите, иначе я ее убью, не успеете и шелохнуться! Это я, Зигерд, начальник тюрьмы, мне терять нечего!

Фицрой оглянулся на меня, на лице страх и беспомощность, а я сказал медленно:

– Так убивай… Ты же знаешь, в Нижних Долинах часть глердов поддерживает права принцессы на престол королевства… И если она погибнет, власть королевы Орландии только укрепится.

Фицрой дернулся, но сказал быстро:

– Все будут думать, что королева сделала все, чтобы спасти сестру, но вы ее убили! И ненависть к Уламрии никогда не умрет в сердцах жителей нашего королевства.

Зигерд крикнул: