в огромном зале бывшего дворца Разумовского на улице Казакова, организовывал ее Володя Зациорский, мой старинный друг. Николай Александрович там был, и когда он появился на трибуне, то встал весь зал и все аплодировали ему, не очень громко, но единодушно и так по-доброму. Он ждал долго, молча принимая этот могучий поток любви и признания, не спеша заговорить. Это происходило там, где его когда-то распинали, травили насмерть.

Раиса Самуиловна там была?

Нет, она привела Николая Александровича еще раньше в ЦНИИФК, где я тогда еще работал. Николай Александрович вначале упирался, но пришел с ней. Фотографии Раисы Самуиловны с Николаем Александровичем были сделаны мной на этой встрече в ЦНИИФК, где директорствовал тогда А. В. Коробков. Так вот, на конференции «Кибернетика и спорт» в ГЦОЛИФК во время перерыва Алик Коц и я под локоточки отвели Николая Александровича в сторонку, он уже слаб очень был, но ни в буфет, ни чаю не хотел. Помню, они с Аликом сидят рядышком и беседуют, а я устроился на пуфике каком-то напротив. Освещение мягкое, ровное, я одолжил в нашей фотолаборатории портретный объектив «Гелиос-40» и в восторге их крупным планом снимаю, чувствую, что многие снимки выйдут-таки классными. Алик что-то начал спрашивать, и тут Николай Александрович вдруг ему сказал строго: «Яков Михайлович, подождите, пожалуйста, дайте мне договорить и слушайте, пока я жив». Алик взмолился: «Николай Александрович, дорогой, ну не надо так говорить!» И Бернштейн ему твердо так сказал: «Говорить надо все». Потом, уже после его смерти, оказалось, что он знал, от чего и когда умрет. Так вот, я отснял две редкостно удачные пленки портретов Николая Александровича, но дал сдуру и в спешке проявлять Нине, нашей фотолаборантке (она сама его знала давно и боготворила), которая их насмерть испортила, случайно свернув эти пленки в бачке для проявки эмульсией к эмульсии. Вытащила прозрачные пленки и рыдала безутешно, но помочь уже нельзя было. А сказать вам, в чем была его удивительная сила? Он умел найти такую формулировку, такие слова, чтобы точно описать, что именно происходит! Его бессмертный «образ потребного будущего» как раз и объясняет, что́ ты должен иметь до начала движения, до того момента, когда – к примеру – я мальчишкой бережно брал тот стакан. Образ «пальцев, бережно взявших стакан» задает все, потому что формулировка двигательной задачи диктует состав исполнителей и характерные акценты исполнения. С этим я потом столкнулся в Америке, когда стал физиотерапевтом. Я занимался с молодым человеком, Скотти, у которого был тяжелый синдром ишемического повреждения мозга. Когда он стоял внутри параллельных брусьев в зале для занятий физиотерапией, у него, как у ребенка с ДЦП, руки были как бы насильственно задраны вверх и назад, над головой и за голову, лицо подано далеко вперед и пугающе искажено, как маска в греческой трагедии, и чем больше он старался их опустить, тем все сильнее их задирало. Я сижу перед ним на такой низкой квадратной табуретке на колесиках, подстраховывая на случай нарушения или потери равновесия. Брусья – на уровне моих ушей. Меня вдруг осенило, и я прошептал ему – бывшему музыканту: «Скотти, а ты можешь так тихонечко опустить руки на эти чертовы брусья, чтобы я не слышал, как ты за них возьмешься?» И вдруг у него впервые за год руки мягко пошли вниз, и пальцы бережно обхватили брусья, и он ликующе тихо прогудел что-то вроде медленного «Ага!». Говорить он не мог. Я сидел без движения, не смея поверить себе, в зале – ни звука, все замерли, на нас смотрят. Это был величайший момент во всей моей жизни и работе, ведь это было яркой иллюстрацией к бернштейновскому озарению. Для моего больного важно стало не само по себе механическое движение, а его бережность, и тогда-то движение и получилось.

Девишвили Важа Михайлович

(р. 23.07.1937, Тбилиси)

В 1961 году окончил Грузинский государственный институт физической культуры, учился в аспирантуре ВНИИФК в лаборатории биомеханики. В 1969 году в Институте медико-биологических наук защитил кандидатскую диссертацию по теме: «Исследование динамики структуры движений в циклических действиях». С 1970 года работает в МГУ им. Ломоносова на факультете психологии.

Девишвили В. М. Методы изучения движений человека. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1979.

Девишвили В. М. Моторный опыт профессионала // Мир психологии. 1997. № 3.

Девишвили В. М. С. Г. Геллерштейн о Н. А. Бернштейне (о дружбе, сотрудничестве и научном творчестве) // Спортивный психолог. 2009. № 3 (18). С. 15–18.

Девишвили В. М., Турковский А. А., Палихова Т. А. Самостимуляция виноградной улитки // Вестник Московского университета. Серия 14. Психология. 2014. № 1. С. 112–125.

Поиски материалов о Николае Александровиче привели меня на психологический факультет МГУ. Надо сказать, что его сотрудники, например доцент кафедры нейро– и патопсихологии Леонора Сергеевна Печникова, хранившая архив Виктора Васильевича Лебединского, правопреемника Николая Александровича Бернштейна, были неуловимы – не отвечали ни на телефонные звонки, ни на электронные письма. Однако долгая осада с привлечением ее друзей из Америки и моих знакомых на факультете увенчалась успехом – при встрече мне удалось сканировать оставшиеся у нее записки Николая Александровича. Но, кроме того, Леонора Сергеевна посоветовала обратиться к Важе Михайловичу, которого она называла их «любимым» преподавателем. К моему удивлению, в это время Важа Михайлович сидел спокойно в соседней комнате, а в дальнейшем отвечал на звонки, и интервью с ним состоялось легко и спокойно.

Из статьи В. М. Девишвили «С. Г. Геллерштейн о Н. А. Бернштейне (о дружбе, сотрудничестве и научном творчестве)»: «…О талантах Н. А. Бернштейна С. Г. Геллерштейн говорил следующее: „Николай Александрович был, на мой взгляд, отмечен печатью гениальности. Я не очень люблю это слово и редко его произношу, и мне кажется, не так много людей на свете заслуживают, чтобы им присваивали эпитет гениальности. Но я мог бы без преувеличения сказать, что в жизни своей не встречал столь многообразно одаренного человека, одаренного во всех смыслах, и в частности в той психомоторике, которая является причиной нашей сегодняшней встречи. Он был превосходным знатоком физики, математики, техники. Он был хорошим конструктором, музыкантом, музыковедом, художником, и, когда вы к нему присматривались, вы все больше и больше распознавали его. Я уже не говорю об удивительном даре слова и речи. Каждое его выступление – это не только по оригинальности стиля что-то выдающееся, выходящее за рамки широкой нормы, но и по глубине мысли, по необыкновенному сцеплению ассоциаций, которое позволяло ему синтезировать идеи, относящиеся к разным сферам знания. В этом была печать гениальности“».

Интервью