Тем не менее душевное здоровье Рона не волновало никого, кроме его семьи. Этот вопрос не поднимали ни обвинение, ни защита, ни сам суд.

И вот настало время суда.

Волнение первого дня быстро угасло, как только началась утомительная процедура отбора присяжных. Шли часы, представители сторон задавали вопросы кандидатам, судья Джонс методически отсеивал их одного за другим.

Рон вел себя хорошо. И выглядел прекрасно – подстриженный, выбритый, в новом костюме. Он исписывал заметками страницу за страницей под недреманным оком сына Барни, который, несмотря на то что испытывал такую же усталость, как и остальные, не сводил взгляда с отцовского клиента. Рон понятия не имел, почему за ним так пристально наблюдают.

К концу дня дюжина присяжных все же была отобрана – семь мужчин и пять женщин. Изолировать их не собирались.

Аннет и Рини испытали прилив надежды. Одним из присяжных оказался зять соседки Аннет, жившей через дорогу от Хадсонов. Еще одним – родственник священника их церкви, который, конечно же, прекрасно знал Хуаниту Уильямсон и помнил ее преданность церкви. Еще одним – дальний родственник одного из свойственников Уильямсонов.

Лица большинства присяжных казались знакомыми. Аннет и Рини в разное время встречались с ними в Аде. Ведь это и впрямь маленький город.

Присяжные вошли в зал в девять часов следующего утра. Нэнси Шу от имени штата произнесла вступительное слово, словно под копирку списанное с того, которое она готовила для процесса над Фрицем. Барни отложил свое до речи главного обвинителя.

Первым своим свидетелем обвинение опять вызвало Глена Гора, но все пошло не так, как было задумано. Назвав свое имя, Гор отказался давать показания, предложив судье Джонсу обвинить его в неуважении к суду, – какое это могло иметь для него значение, ведь он и так отбывал сорокалетний срок заключения, – и замолчал. Причины его поведения были неясны, вероятно, дело было в том, что он сидел в главной тюрьме штата, где – в отличие от понтотокской – доносчиков и лжецов не уважали.

После нескольких минут замешательства судья Джонс решил, что присяжным будут зачитаны показания, которые Гор дал на предварительных слушаниях в июле прошлого года, что и было сделано. И хотя эффект несколько смазался, до жюри тем не менее был доведен вымышленный отчет Гора о том, как он видел Рона в «Каретном фонаре» в ночь убийства.

Барни же лишился возможности поджарить Гора на сковороде, попытав его относительно совершенных им многочисленных преступлений, в том числе с применением жестокого насилия. Не осталось у защиты и шанса порасспросить его о том, где он сам находился в ту ночь и что делал.

Освободившись от взбрыкнувшего Гора, обвинение снова встало на накатанную колею. Томми Гловер, Джина Виетта и Чарли Картер в третий раз слово в слово повторили свои показания.

Гэри Аллен снова поведал странную историю о том, как в начале декабря 1982 года около половины четвертого утра слышал голоса двух мужчин, дурачившихся неподалеку от его дома, поливая друг друга из садового шланга, однако голос Рона Уильямсона он категорически не мог опознать. Голос Денниса Смита был ему известен, поскольку они вместе учились в местном колледже.

Вскоре после убийства Смит обратился к нему с вопросом, не видел ли он или не слышал ли чего-нибудь подозрительного рано утром 8 декабря. Аллен сообщил, что видел двух мужчин, в шутку поливавших друг друга водой из садового шланга возле соседнего дома, но какого числа это было, он точно вспомнить не смог. Из этого Деннис Смит и Гэри Роджерс поспешно сделали вывод, что Фриц и Уильямсон смывали с себя кровь Дебби Картер. Они требовали от Аллена подробностей, даже показывали ему фотографии с места преступления, подталкивая к предположению, что этими двумя были Фриц и Уильямсон, но Аллен не мог их опознать и не желал возводить напраслину.

Незадолго до начала суда Гэри Роджерс заходил к Аллену домой и в очередной раз пытался «подсказать» ему подробности: разве это не были Фриц и Уильямсон? Разве Аллен не видел их собственными глазами рано утром 8 декабря?

Нет, Аллен не был в этом уверен. Роджерс откинул полу пиджака так, чтобы Аллен мог видеть его табельный револьвер, и намекнул, что он может ненароком «отравиться свинцом», если не освежит свою память. Аллен если и поверил в угрозу, то не настолько, чтобы дать требуемые свидетельские показания против воли.

Далее Деннис Смит провел жюри через место преступления, демонстрируя фотографии, отпечатки пальцев и прочие улики. Фотографии жертвы передали в ложу, и они вызвали там ту же предсказуемую реакцию. Полицейский фотограф сделал несколько снимков квартиры Дебби с пожарной лестницы. Питерсон, отобрав одну из них, попросил Смита показать присяжным, где располагается дом Уильямсона относительно дома Картер. Оказалось – всего в нескольких кварталах.

– Дайте-ка мне посмотреть эти фотографии, – сказал Барни, и ему их передали. Согласно неписаному, но общепринятому в Аде правилу, Барни взял снимки и вместе с помощницей Линдой вышел за дверь. Там она подробно описала ему каждый из них.

Прямой допрос свидетеля выставившей стороной неожиданностей не принес, но для перекрестного Барни подготовил несколько фейерверков. Ему всегда казалось невероятным, что два мнимых убийцы могли совершить столь ужасное изнасилование и убийство, не оставив при этом ни единого отпечатка пальцев. Он попросил Смита объяснить, какие поверхности для оперативного сотрудника являются в первую очередь важными при снятии отпечатков. Гладкие поверхности, ответил тот, – оконные стекла, зеркала, твердые пластиковые покрытия, крашеное дерево и тому подобное. Тогда Барни, в свою очередь, «провел» Смита по квартире Картер и заставил признать, что следствие пренебрегло многими очевидными объектами – отпечатки не были сняты с кухонной утвари, с окна спальни, которое, кстати, оказалось открытым, с кранов в ванной комнате, с поверхности дверей и зеркал. По мере того как рос список упущений полиции, крепло ощущение, что Смит плохо сработал по части снятия отпечатков.

Получив свидетеля в свое распоряжение, Барни схватил его мертвой хваткой и не отпускал. Когда он становился слишком агрессивным, либо Билл Питерсон, либо Нэнси Шу заявляли протест, обычно вызывавший резкий отпор со стороны Барни.

Следующим место за свидетельской стойкой занял Гэри Роджерс, который продолжил подробное изложение хода расследования. Но максимальным вкладом, который он мог внести в дело, по-прежнему оставался уже многократно повторенный рассказ о «сонных признаниях» Рона, сделанных на второй день после ареста. Во время прямого допроса выставившей стороной он прозвучал убедительно, но для Барни было парой пустяков не оставить от него камня на камне.

Он очень хотел знать, почему «признание» Рона не было записано на видеопленку. Роджерс подтвердил, что полиция располагает соответствующей записывающей техникой и часто ею пользуется, а под нажимом Барни вынужден был сознаться, что иногда дознаватели намеренно отказываются от записи – если не уверены, что именно скажет свидетель. Зачем же рисковать и записывать то, что может оказаться вредным для обвинения и полезным для защиты?