Вера позвонила в ворота, им открыли, провели в небольшой, пустой и стерильный холл. Какое-то время они были вдвоем. Каждый справлялся со своим волнением. Вера, что бывало с ней крайне редко, ходила по периметру. Она понимала, что сделала еще один шаг в другую сторону, другую жизнь, с другими обязательствами и новым уровнем решения задач. Она носила в себе столько запретов, которые сама, видимо, и создала. Это – не для нее. Сюда нельзя. Туда – не пустит короткий поводок, поэтому не стоит и пытаться. А теперь вдруг ноги ведут только вперед. Назад не идут. И сердце колотится то ли от волнения, то ли от узнавания того, чего вроде и не было никогда… Она сделала еще шаг. Не просто так. Ее потянула любовь. Не просто жалость к одному, чужому ребенку. А любовь к мужчине, любовь, что сделала ее сильнее… Вот она и сказала себе это слово.

Андрей смотрел на облака. Молча разговаривал с мамой: «Вот видишь, мамочка. Мы все время думали, как я останусь без тебя. Точнее, так думала ты. У меня всегда было другое решение. Я ждал только какого-то сигнала, чтобы освободить тебя. Я понимал, что ты будешь страдать, но вынесешь и в конце концов поживешь нормальной жизнью. А получилось так. И сигнал я получил совсем другой. От тебя, мама? Только ты можешь дать мне такой неожиданный знак и подарок. Вера… Любовь». Вот он и сказал себе это слово.

– Добрый день, Вера, Андрей, – по лестнице к ним спускался очень высокий, чуть сутулый человек в коротком голубом халате. – Масленников Александр Васильевич вас приветствует. Будем знакомы. Пойдемте. Мы вас ждем. В смысле, мы с Костей.

Костик сидел на стульчике в маленькой ярко обставленной комнате. Там были игрушки, детские рисунки на стенах, пианино.

– Вера, – радостно взвизгнул он и вскочил навстречу, подбежал слегка прихрамывая. – Вера моя дорогая. Я даже не поверил, что ты меня найдешь… А этот дядя – твой?

Через час они, уже одетые, спустились в холл. Их провожал Александр Васильевич. У Веры горело лицо, губы, ладони.

– Он не будет плакать без меня?

– Нет, не будет. Сейчас у него занятия: гимнастика, массаж, потом водные процедуры, потом обед, сон. Все, как положено.

– А уколы? Костик боится уколов.

– Только то, что необходимо. И он уже не боится. Храбрый мальчик.

– У меня от волнения в глазах было темно. Мне показалось, что он уже может ходить?

– Нет, конечно, не показалось. Перелом на самом деле был щадящий, косточки у детей быстро срастаются, особенно ноги. Дети подвижные, руку могут беречь, ножки в постоянной бессознательной тренировке. Хотя у нас есть и очень хорошая гимнастика. Да прошло уже, Вера, больше трех недель после операции. Уверен, вы очень помогали ребенку, такое внимание дороже любой нашей профессиональной помощи.

– Ой, я не знаю, как сказать. В общем, мне стыдно, конечно, что так мало. Но что было на карте… Вы возьмете? На лекарства или что…

– Вера, спрячь, пожалуйста. Что ты в ладошке держишь деньги, как школьница, – мягко вмешался Андрей. – Александр Васильевич, можно мне получить счет вашей клиники? У меня есть деньги, я – частный предприниматель по статусу, происхождение законное. Примите, пожалуйста, мой взнос. Костику и кому понадобится. Да, забыл самое главное. Я – друг Веры.

– Конечно, очень вам благодарен, – внимательно посмотрел на Андрея Масленников. – Все будет хорошо, Андрей. Отлично держитесь. Кстати, как мне только что сообщили, человек, сбивший Костика с мамой, – написал явку с повинной.

– Ой, – почему-то испугалась Вера. – И кто это?

– Потом вам все расскажут. Может быть, я. Вы узнаете много интересного.

Ночью Вячеславу Земцову позвонила на мобильный Инна Ларионова. Она старалась говорить спокойно, но голос срывался:

– Вячеслав Михайлович, звоню сразу вам, а не в полицию. К нам минут двадцать назад ломились в дверь. Стучали, вышибали. Мы с детьми не открывали, забаррикадировались, как могли. Потом вдруг началась стрельба, мы вообще спрятались. Сейчас все тихо, но я вижу в глазок: кто-то лежит в тамбуре под нашей дверью… По-моему, не живой. На полу вроде кровь. Дверь в секцию открыта. Ее взломать легко.

– Едем.

Слава позвонил в отдел дежурным, вызвал на место «Скорую» и эксперта, быстро оделся, вышел и поехал к дому, где живут Ларионовы. По дороге к нему пристроились два оперативника. К воротам они все приехали, когда из своей машины выходил Кирилл. У подъезда дома Ларионовых стояли несколько человек. Полная женщина, задыхаясь и хватаясь за сердце, рассказывала дворнику и первому собачнику с овчаркой, как бандиты стали стучать и угрожать ей в окно, показывали пистолет, заставили открыть дверь. Судя по всему, это была консьержка.

– Ты в полицию звонила, Зин? – спросил дворник.

– Там сказали: вызов принят.

– А где они? Убили кого?

– Не знаю я. Один вроде убежал. О, вот вроде приехали.

– Да, – Слава раскрыл удостоверение, – свидетели, останьтесь, пожалуйста, с вами поговорят. Сколько было нападавших? – спросил он у консьержки.

– Двое… Я видела двоих.

– Один ушел. Понятно. Ребята, посмотрите следы от подъезда, колеса, данные с камер и объявляйте перехват. Мы с Кириллом поднимаемся.

Дверь в секцию действительно была взломана. И под дверью квартиры действительно лежал труп с простреленной грудью. Пока Земцов его осматривал со всех сторон, Кирилл изумленно присвистнул.

– Интересное кино. Орудие преступления во всей своей красе просто выложено напоказ.

– Да, – подошел Слава. – Очередная кровавая выходка.

По лестнице уже поднимались врачи «Скорой» и эксперт.

* * *

Каждую ночь, когда Тоня и Катя, пожелав друг другу спокойной ночи, расходились по своим комнатам, в их темноту заползали страх, ожидание неизвестного, обреченность. Временами это было невыносимо, и каждая терпела из последних сил, боясь громко вздохнуть, не то что застонать. Так они щадили друг друга, заранее погибая от жалости и любви. И взрослая женщина, опыт которой ничем ей не помог, и девочка, на которую вероломно напала жизнь, в чем-то обвиняли каждая себя. Вспоминали какие-то плохие и хорошие минуты и терзались, терзались, терзались. Днем ситуация иногда казалась не совсем уж безнадежной: они все же вместе. Им звонят, к ним приходит Настя. Она говорит, что преступников ищут, что Тоню с Катей не выпускают из виду, что скоро все наладится. Тоня и Катя даже особенно не вникают. Такими бессильными они себе кажутся. Да еще и Вера почти пропала. Звонила пару раз за все время, сказала не очень понятно, что у нее бюллетень, проблемы, как сможет – приедет. Но Тоня чувствует какой-то обрыв связи. Она ни в коем случае не осуждает, не обижается. Она понимает: другой человек – это другой человек, каким бы доброжелательным и сочувствующим ни был. Однажды его позовет что-то очень важное, свое, оно главнее, чем чужое.