Груня решила промолчать, что уже знает кое-что о ее биографии. Только подумала: Таня не ошиблась, правильно узнала женщину по имени.

– Я вижу, что они мертвые, – вздохнула Аграфена, – только меня специально вызвали из России их портреты написать.

– Из России? Специально? – удивилась старушка, поглаживая каменный памятник, словно извиняясь перед усопшими за их треп на могиле.

– Да, один человек приезжал в Москву, видел мои работы и захотел, чтобы именно я написала портреты его родственников, – пояснила Груня.

– Человек не любил своих родственников? – уточнила Серафима Дмитриевна.

– Почему вы так решили?

– Ну, тебя позвал… – неопределенно ответила старушка.

– Наоборот, любил. Они его единственной родней были, – не совсем понимала ее Аграфена.

– Значит, он был дилетантом, то есть ничего не понимал в искусстве, – кивнула, как бы отвечая на свои собственные вопросы, Серафима Дмитриевна.

– Нет, он всю жизнь был в искусстве! А почему… – начала было, не на шутку волнуясь, Груня, но старушка ее прервала:

– Ты меня извини, деточка, я не знаю, кто ты по специальности основной, но вижу, что человек в целом хороший…

– Я художник-декоратор, – пояснила Груня, которой нечего было стыдиться.

– Вот! Я не знаю, какой ты художник-декоратор, то есть не видела твоих работ…

– Видели. Вы были на спектакле, пусть и неудачном. Сцена оформлена моими декорациями.

Старушка задумалась, видимо, вспоминая. Наконец оценила:

– А ты знаешь, неплохо. Актеры-то играли из ряда вон, а оформление сцены очень даже ничего. Просто все на сцене было так паршиво, что на декорации никто и внимания не обращал…

– Спасибо. Так и бывает, и когда хорошо играют, всем тоже не до декораций.

Дама нервно потеребила цветы у себя на пиджаке и вдруг заявила:

– А вот портретист ты никакой! Если, конечно, хочешь знать мое мнение…

– Что?

– Очень посредственный портретист, полный ноль. И странно, что пригласили из другой страны именно тебя, хотя тут своих таких художников мешками… Не понимаю зачем? – Серафима Дмитриевна пожала плечами.

– Вот бы вас, например, позвали… В сто раз лучше бы получилось! – съехидничала Аграфена.

– Я уже не пишу, – серьезно восприняла ее слова бывшая художница Шубина. – Ты не обижайся, но если тот человек разбирался в искусстве, то пригласил он тебя сюда вовсе не для того, чтобы ты портрет написала, а для чего-то другого.

У Груни даже листки повыпадали из рук.

– Что? Совсем плохо? Он отцом моим был, как оказалось.

– Ну, вот видишь! Наверное, хотел чем-то поддержать, познакомиться…

– Вряд ли. Он уже умер ко времени моего приезда. А в завещании опять попросил написать эти портреты, и других просьб не оставил, – ошарашенно уставилась на собеседницу Аграфена.

– Тогда я – пас! Я не знала ни твоего батюшку, ни какие мысли бродили у него в голове. Но по эскизам, что я вижу, портреты у тебя совсем не получаются, зато всякие ненужные мелочи вокруг – пожалуйста! Все то, что мешает и абсолютно не нужно портрету. И ты думаешь, что я старая, выжившая из ума тетка?

– Нет, – не очень уверенно ответила Груша.

– Какой же ты портретист, если даже не поняла, что здесь, на фотографиях, что прикреплены к каменным плитам, сфотографированы уже мертвые люди? То есть они умерли, а потом их как-то привели в порядок, открыли им глаза, загримировали и сфотографировали. Это тебе любой судмедэксперт скажет, если мне не веришь. А ты в лицах покойников жизнь ищешь… Да ее тут изначально быть не может! Уж я-то знаю физиономистику, и анатомию, и физиологию досконально. Так вот, подобное состояние мышц, мимика, взгляд могу быть только у мертвых людей. Повторяю – уже почивших людей! – закончила свою речь Серафима Дмитриевна и посмотрела на Аграфену.

Та готова была провалиться сквозь землю.

– Не может быть…

– Гарантирую, что это так, можешь заключение у любого эксперта попросить, – безапелляционно добавила Серафима Дмитриевна.

– Но как же… Нет, просто бред какой-то! Никто так не делает. Для чего фотографировать мертвых, а потом выдавать снимки за изображения живых? Чтобы прикрепить их на памятники? Зачем?! Марк жил в Венгрии и знал, что здесь это вообще не принято. Логичнее было бы похоронить усопших, установить просто кресты, и все. – Аграфена совсем растерялась.

– Ты меня спрашиваешь? Я с таким случаем тоже впервые сталкиваюсь. На самом деле странно. Хотя…

– Что?

– Тогда бы он не смог попросить тебя написать эти портреты.

– Тогда бы не смог, – согласилась Груня. И снова посмотрела на памятники. – А разве так важно написать их?

– Вероятно, важно. Просто ты не понимаешь, для чего. А может, дело в деталях?

Груня вздохнула:

– Я давно чувствую, что дело именно в каких-то неуловимых деталях, на которые не обращаешь внимания, поэтому и не видишь.

– Ну, ничего, ты сосредоточишься и поймешь. – Серафима Дмитриевна присела рядом и вздохнула. – Чем я еще могу помочь?

– Немного рассказать мне о своих ощущениях и деталях…

– Оно, конечно, пожалуйста, только как раз детали – это совсем не мое. Я всегда видела и запоминала только лица, а на то, во что человек одет, даже на цветовую гамму, зачастую не обращала внимания.

В баре отеля Аграфена сразу заприметила ладную фигурку Насти и подошла к ней. Молодая актриса сидела у стойки, держа в руке высокий стакан для коктейля, уже опустошенным наполовину. Выглядела она ужасно, как-то разом потеряв весь свой лоск. Лицо было ненакрашенным, опухшим, глаза красными и потухшими. Даже одежда на Насте выглядела как-то неопрятно и безвкусно. Весь ее вид говорил, что старлетке плохо.

– Привет, – поздоровалась с ней Аграфена.

– Привет… талисман ты наш, – как-то вяло ответила Настя.

– Что?

– Как только тебя Эдик, царство ему небесное, прогнал, так и началось… Это была ошибка. Ты ведь очень хороший человек, абсолютно не участвующий ни в каких интригах, никого не обижающий… Тебя ему трогать не надо было. Бог его и наказал.

– Что будете пить? – обратился к Груне официант.

– А вот то же, что и девушка.

– И мне повторить! – тут же встрепенулась Настя.

Груня была искренне удивлена, поскольку впервые слышала, что Настя упоминает бога, пусть даже в таком вот контексте.

– Я тоже сожалею, что Эдуарда больше нет, – сказала она.

– А уж как я жалею! Только у меня стало все налаживаться, я стала примой, и сразу же моего покровителя убили! Куда я теперь пойду? Кому я нужна? Ведь придется начинать буквально с нуля, а у нас, у актрис, полгода простоя за пять лет идут. – Анастасия казалась уже сильно пьяной.