Да уж, Анхела умела преподнести себя, тут возразить нечего. Она оттачивала это умение годами, оказавшись в незавидном положении красивой молодой женщины, на плечи которой взвалилось тяжкое бремя власти. Живой и острый ум, светившийся в её глазах, в сочетании с необыкновенной, завораживающей красотой, производил поистине магическое действие. Пусть Анхелу называли куклой, Крошкой Барби или как там ещё — но на самом деле она была Снежной Королевой, суровой, властной, решительной и в то же время необычайно женственной и желанной. Я уверен, что в этом зале не нашлось бы ни одного мужчины, который посмел бы перечить ей, ослушаться её приказа, воспротивиться её воле, который не пошёл бы ради неё в огонь и в воду. Я бы точно пошёл — и не только потому, что в огне я не сгорю, а в воде не утону. Я влюбился по уши и ничего не мог поделать с собой; даже мысль о ребёнке Дженнифер не отрезвляла меня. И если это очередное наваждение, я не хотел, чтобы оно прошло…

Когда Рик представлял меня Анхеле, я чуть ли не явственно слышал, как зал сотрясается от мысленного хохота. Без сомнения, все уже знали о нашей встрече в саду, и церемония представления по всем правилам дворцового этикета в данном случае выглядела несколько комично. Я подумал, что Анхела совершила ошибку, затеяв этот спектакль. Вместо того, чтобы сгладить впечатление от дневного инцидента, она лишь усугубила неловкость нашего положения.

Поняла это и сама Анхела. Хоть и с опозданием, она изменила свои планы и, выразив глубокое удовлетворение по поводу прибытия на Терру-де-Астурию столь дорогих гостей, дала знать, что торжественная часть приёма закончена. По залу засновали официанты, предлагая присутствующим еду и напитки, обстановка немного разрядилась. Впрочем, мы и дальше продолжали оставаться в центре внимания. Достаточно было Анхеле заговорить со мной или мне обратиться к ней, как все тут же замирали в напряжённом ожидании… даже не знаю, чего.

Наши мучения длились добрых полчаса, пока наконец не появились музыканты со своими инструментами. Они расположились на специальном возвышении, а тем временем центр зала опустел. Рик чинно поклонился Дженнифер и предложил ей руку. Будучи предупреждённым заранее, я пригласил на первый танец Анхелу.

На нас снова принялись глазеть, но теперь внимание к нашим персонам было вполне естественным. К тому же, как только прозвучали первые такты старинного вальса, кавалеры начали приглашать дам, и вскоре следить за нами стало непростым делом.

Я вёл Анхелу легко и непринуждённо, не прилагая ни малейших сознательных усилий, чтобы контролировать себя. Когда я был подростком, моя сестричка Дейдра как минимум трижды за вечер танцевала со мной; повзрослев, я не раз мысленно благодарил её за эти уроки. После такой капризной и прихотливой партнёрши, как она, я мог танцевать с кем угодно, что угодно и в каком угодно состоянии, даже вдребезги пьяный. Сейчас школа Дейдры пришлась как нельзя кстати. У меня кружилась голова от близости Анхелы, тонкий запах её духов сводил меня с ума, но мои движения были точными и уверенными.

Некоторое время мы танцевали молча. Я прижимал к себе Анхелу гораздо крепче, чем подобало, но она нисколько не возражала против подобной вольности. Немного собравшись с мыслями, я сказал первое, что пришло мне в голову:

— У вас великолепное платье.

— Брось, — коротко ответила она. — Не надо «выкать». Это смешно.

— Ладно. У тебя восхитительное платье. Откуда оно?

— Последний подарок Рика.

— От Лавуазье?

— Он так говорит.

— Рик или Лавуазье?

Анхела подняла голову и посмотрела мне в глаза:

— Странный у тебя юмор. И вообще, я не думаю, чтобы тебя интересовало моё платье. Тебя волнует только то, что под ним.

Я поморщился:

— Не будь такой ожесточённой, Анхела. Зачем мерить всех на один аршин?

— Можно подумать, ты не хочешь переспать со мной!

— Хочу и не стыжусь этого…

— Ещё бы!

— Кроме того, — продолжал я, — мне приятно твоё общество. Мне нравится, как ты выглядишь, нравится, как одеваешься, нравится, как ходишь и как танцуешь. Мне нравится, как ты говоришь, как смотришь, как смеёшься, как улыбаешься… даже то, как ты сердишься, мне нравится. Я мог бы часами любоваться тобой — просто тем, как ты…

— Пожалуйста, прекрати! — Анхела произнесла это резко и в то же время умоляюще. — Не оправдывайся.

— Я не оправдываюсь, я говорю, что думаю. Поверь, мне очень неловко за то, что случилось днём.

— Мне тоже неловко.

— Я вёл себя, как последний идиот.

— Я тоже была хороша.

— Боюсь, я влюбился.

— Боюсь, я тоже… — Спохватившись, она добавила: — Только ты не воображай, что…

— Я ничего не воображаю. Всё, что мог, я уже вообразил. Это произошло мгновенно и совершенно бесконтрольно.

— Как и у всех мужчин.

Эти неуместные обобщения начинали раздражать меня.

— Анхела, почему ты так зла? Я спрашиваю не за всех мужчин, а за себя конкретно.

— Разве ты не понимаешь?

— Представь себе, не понимаю. Ты злилась на меня ещё до того, как я стал целовать тебя. Почему?

Я думал, что Анхела не ответит, но ошибался. После некоторых колебаний она с вызовом посмотрела на меня.

— Ты прав. Я возненавидела тебя с первого взгляда.

— Но почему?

— Потому что ты понравился мне.

Я был поражён такой странной логикой, и далеко не сразу нашёлся, что сказать.

— У тебя в порядке вещей ненавидеть тех, кто тебе нравится?

— Нет, но ты случай особый.

— И что ты нашла во мне особенного?

— Это не я, а Рикардо. После возвращения из Магелланов он носится с идеей поженить нас.

Впервые за много лет я сбился с ритма танца. Впрочем, моё замешательство длилось недолго, и со стороны это вряд ли кто-нибудь заметил.

— Очень мило! Я, конечно, признателен Рику за заботу обо мне, но благодарственных дифирамбов петь ему не собираюсь.

— Я тоже не люблю, когда кто-то решает за меня и вместо меня, — сказала Анхела. — Тем более, что это уже входит у Рикардо в привычку — устраивать мою личную жизнь… — Последние слова были произнесены с горькой иронией. — Но знаешь, встретившись с тобой в саду, я подумала, что затея братца не так уж плоха… и тотчас возненавидела тебя.

— Приятно слышать, — произнёс я. Такое признание мог сделать либо очень сильный, либо очень слабый человек; Анхела, безусловно, принадлежала к первой категории. — Кстати, а как же твой… гм, прости за выражение, муж?