Утром он встал рано, привел себя в порядок, на завтрак в ресторанчик спустился в чистой рубашке, причесанный, аккуратно побритый – Мите, правда, как и большинству их мальчиков, брить пока нечего, но несколько первых отросших волосков бороды или бакенбард выглядят очень небрежно, если они их не бреют. Элька чуть задержалась на завтрак, потому что неожиданно написал Костик, который никогда не пишет в Москве, ни по делу, ни тем более просто так. Ходит за ней, садится на уроках неподалеку, краснеет, стоит рядом на переменах, но не пишет. А тут написал:

Сегодня после вручения дипломов наши собираются в парк. Пойдешь?

Кто пойдет? – уточнила Эля.

Все – София, Танька, Егор, Ваня, еще кто-то. А ты?

А я в Латвии на музыкальном фестивале, Кость. Я не пойду. Тем более мы же все в десятый класс переходим, это все проформа.

Ладно, – написал Костик.

А минут через десять спросил:

А когда вернешься?

Как пойдет… :-) – ответила Элька, недоумевая, что вдруг Костик так осмелел.

Может, на его нежной девичьей коже тоже стали расти усы, борода и бакенбарды? И он решился, точнее, не решился, а… взял и спросил… и если она ответит, то он… может быть, решится… еще что-нибудь спросить… как погода… как настроение… какие планы на лето… Знал бы Костик, с кем Эля сейчас гуляет по милым улочкам Прибалтики, не писал бы. Он точно драться за нее не станет, это не Дуда. У Дуды летом будут три разных девушки, Дуда ненасытен и всеяден, любит девочек и любим ими, но осенью снова побежит за ней, за Элькой, просто потому что поставил себе цель – догнать и победить.

Митя играл, Эля пела без перерыва минут сорок. Мимо них шли люди, туристы в основном – немцы, китайцы, русские, поляки. Кто-то приостанавливался, слушал внимательно, даже хлопал, кто-то небрежно бросал монетку.

– Очень унизительно! – не выдержал Митя, увидев, как какая-то пожилая женщина положила деньги – два евро – и еще шоколадный батончик.

– Терпи, Митяй, – засмеялась Эля. – Участь артиста вообще незавидная. Поэтому я и не собираюсь идти в консерваторию.

– Очень напрасно, – заметил мужчина, который сидел за столиком в соседнем кафе, недавно пересел поближе, на крайний к ним стол, но сидел спиной, и Эля не думала, что он их слушает и сейчас слышит их разговоры. Мужчина говорил по-русски хорошо, с легким акцентом. – Напрасно не идешь учиться. Сколько тебе лет?

Он разговаривал с ними, не вставая, лишь развернулся. На кого-то похож, что ли… Или просто – типичный симпатичный латыш – с мягкими неопределенными чертами лица, все милое, не большое, не маленькое, светлые глаза, светлые, слегка волнистые волосы.

– Пятнадцать.

– Скоро будет шестнадцать, – уточнил мужчина.

– Нет, еще не скоро.

– Что у тебя внизу, в малой октаве? Фа?

– Ми-бемоль.

– А наверху? До третьей поешь?

– Ми-бемоль, если очень постараться, достаю на распевке, – засмеялась Элька. – Я не оригинальна.

– Еще как оригинальна, – покачал головой мужчина. – Я – Эдмундас.

– Я – Эля. – Элька протянула ему руку. – Эля Теплакова, очень приятно. А это…

Эдмундас, не дослушав, пожал ей руку и подмигнул Мите:

– Привет! Почему играете на улице? Деньги нужны?

Ребята переглянулись и пожали плечами.

– Мы приехали на фестиваль, завтра как раз конкурсный день, а сегодня решили… вот… – уклончиво объяснила Эля.

– Ясно, – улыбнулся Эдмундас. – А фестиваль как называется?

– Балтийская Рапсодия, в Юрмале.

– Значит, рапсодия… – протянул мужчина. – А петь что будешь?

Он разговаривал с Элей, как будто Мити рядом не было. Мите это не очень понравилось. Почему? Почему так? Потому что она – красивая, и теперь любой мужчина считает, если он взрослый и сидит, развалясь, пьет одну чашку кофе за другой в дорогом ресторанчике в центре Риги, где чашка кофе стоит столько же, столько их семья тратит на питание за три дня, а иногда и за неделю, то он может вот так, запросто, начать разговаривать с его девушкой, потому что он, Митя, – никто и ничто?

То есть Эля не его девушка, она его партнерша, но все равно этот наглый дядька не может… И еще – почему он говорит с ней, как будто только она одна поет? Митя ведь играет, и именно Митя, а не Эля будет звездой мировой классической музыки, именно Митя будет выступать на лучших сценах мира, в Ригу он, может быть, и не приедет! Что ему какая-то Рига! В Вену бы успеть, в Лондон, в Милан, в Карнеги-холл… Почему тогда… Тупик. Логический тупик. Как обычно. Головой об каменную стенку, голова начинает болеть, мысли путаются, ответа нет.

Митя открыл чехол от виолончели, аккуратно протер инструмент тряпочками – одной, другой, у него специальные тряпочки, третья – для смычка, сложил виолончель и смычок, спокойно – совершенно спокойно! – закрыл чехол, кивнул Эле и небрежной походкой пошел по переулку. Хочет, пусть бежит, догоняет. Они ведь вдвоем сюда приехали. Значит, она должна его догнать.

Эля посмотрела, как Митя ушел.

– Далеко он пошел? – улыбаясь, спросил Эдмундас.

– Не знаю, – пожала плечами Эля. – Обиделся. Он много музыкой занимается, я – гораздо меньше. Он собирается в консерваторию, я – нет.

– А может, попробовать наоборот? – спросил латыш. – У тебя прекрасный тембр, ты знаешь об этом? Необычный. Узнаваем будет с первой ноты. Это большая редкость. Работать надо над голосом, если собираешься петь в опере. А если петь эстраду, блюзы, джаз, то это ты можешь делать уже завтра. Или даже сегодня. Кроме классики и культурного фолка что-то поешь?

– Я все пою, – засмеялась Эля. – У меня отец был солистом оперы, больше в театре не работает. Но дома поет вообще всё, и я с детства пою, как придется. Ну и еще музыкалку окончила.

– Я слышу, что у тебя природа прекрасная и неиспорченная. И такое интересное сочетание народной постановки голоса и классической. Адская смесь, – подмигнул Эдмундас, – но чертовски привлекательная!