Эля свернула в маленькую улочку, тут же наткнулась на сидящего на ступеньке какого-то закрытого подъезда Митю и от неожиданности ойкнула. Митя поднял на нее глаза.

Все, он мог ничего не говорить. Он мог и не брать ее руки, не сажать рядом… Он не ожидал ее увидеть и не успел приготовиться, натянуть равнодушную или дурацкую маску, которые он меняет по настроению.

– Ты хочешь есть? – просила Эля, садясь рядом с ним и не высвобождая своей руки от его рук. Непривычное ощущение, странное, сложное… Радостно, чуть тревожно, горячо…

– Да, а ты?

– Я… Теперь хочу, наверно…

– Что изменилось?

– Тебя нашла.

– Ты меня искала?

– Не знаю. Думала, что ты хочешь побыть один, но хотела встретить.

– Что он тебе сказал?

– Кто? Эдмундас?

– Нет, тот скульптор. Я видел, что ты с ним разговаривала.

– Сказал, что ты слепил очень хорошую птицу.

– Нет! – Митя с силой отбросил Элину руку. – Нет! Ты нарочно мне это говоришь!

– Митя, послушай…

– Нет. Ничего не говори. Я не буду скульптором, потому что я должен быть виолончелистом.

– Да почему, Митя? Кто тебе это сказал?

– Батя.

– С чего он это решил?

– Это не обсуждается, Эля. Он знает, что мне нужно.

– Хорошо. – Эля решила не наступать.

Митя встал.

– И… И я сам хочу этого.

– Понятно.

– Я всего добьюсь, слышишь меня?

– Слышу. Хорошо. Я тоже хочу, чтобы ты всего добился.

– Правда?

– Правда.

Эля посмотрела на ставшее таким родным лицо Мити. Как это бывает, почему? Наверно, и у ее родителей так же. Они всегда с таким удовольствием смотрят друг на друга, подтрунивают, подсмеиваются, но она знает эти их взгляды – встанешь между ними в момент, когда они так смотрят, и физически почувствуешь тепло.

– Что смотришь? Что-то не так? – Митя попытался смахнуть что-то с лица. – Я испачкался?

– Да нет. Смотрю просто, какой ты… – Эля не договорила. Кажется, не надо так откровенно хвалить мальчика и восхищаться им.

– Смешной, да? Я знаю.

Эля тоже встала.

– Пойдем где-нибудь поедим, смешной. Мы заработали себе на обед.

Митя подхватил виолончель, решительно взял за руку Элю, вопросительно посмотрел на нее – не откажется ли? – и спросил:

– Ты знаешь, куда идти?

– Я – нет. Я давно потерялась.

– Тогда пошли к тому дому. – Митя показал на здание с красивыми темными башенками и резными флюгерами.

– Почему к тому?

– Он красивый, – засмеялся Митя. – Если не знаешь, куда идти, иди туда, где красиво.

– Сам придумал?

– Не знаю… – Митя чуть притормозил шаг, набрался решимости и обнял Элю. Она взглянула на друга и прислонилась головой к его плечу.

Оба хотели что-то сказать, одновременно открыли рты, растерялись, посмотрели друг на друга и засмеялись. Митя перестал смеяться первым и уточнил:

– Я ведь не смешной?

Эля не успела ответить, потому что у мальчика зазвонил телефон.

– Да, батя… – Митя покосился на Элю и чуть отступил в сторону. – Да… Нет, вместе… То есть… – Он еще отступил, чтобы Эля не слышала, как громко говорит отец. – Еще нет. Я… Хорошо… Но…

– Деньги забери у нее! – говорил Филипп. – Я же сказал тебе!

– Мне… Но как я…

– Так и забери! Еще не хватало – ты будешь на нее работать? Мало того, что опозорила тебя, на улицу выволокла, так еще и деньги забрала! Давай, не выключайся, чтобы я слышал, как ты с ней разговариваешь, давай-давай!

Митя в растерянности топтался, то взглядывал на Элю, то отворачивался, пытался вставить хоть слово.

– Батя… Я… Я перезвоню…

– Нет! Посмей только отключиться, только посмей, иди к ней и забирай деньги, которые ты заработал своим позором! Ты – будущая звезда! Ты унижался ради нее, ради этой…

– Да нет, батя, я не унижался…

Эля услышала последние слова Мити, резко развернулась и пошла в обратную сторону.

– Подожди! – крикнул Митя.

– Ты что там, а? Ты что, с ней разговариваешь, когда тебе отец звонит? Ты совсем распоясался? Ну, я тебе покажу, когда ты вернешься! Что ты квакаешь там?

– Батя, у меня, кажется, разряжается телефон…

– А-а-а-а-а… – вдруг страшно закричал Филипп.

– Ты что? Что такое?

– Сердце, сердце… Мне плохо, у меня перестает биться сердце… Боль… Страшная… – Филипп тяжело дышал, то хрипя, то шепча, то снова вскрикивая.

– Батя, батя… Я… Где мама? Я… Я на вокзал сейчас… Я приеду на любом поезде… Ой, у меня же паспорт в гостинице… И на билет денег, наверно, не хватит…

– А вот ты у нее деньги и возьми… – прохрипел Филипп. – И домой возвращайся, сына, а то батя без тебя здесь помрет, пока ты со шлюхами по Европе гуляешь… Помрет батя твой, сына-то вернется, а бати – нету! Нету! Был, да весь вышел! – Филипп говорил все тише, слова его прерывались.

– Батя, батя!.. – закричал Митя, и от отчаяния у него даже выступили слезы. – Батя, нет! Держись, пожалуйста… Да что мне делать? Где же мать?

– Ушла твоя мать… На работу ушла… Оставила меня помирать одного тут…

– Нет, батя… Да господи… Подожди, я сейчас позвоню на «скорую»! Как отсюда мне позвонить… Не клади трубку только! То есть…

Митя метался, то ставил виолончель, то снова подхватывал ее, искал глазами кого-то – хоть кого, доброго человека, полицейского, Элю… Эля, да! Вот кто поможет! У нее же есть телефон!

– Батя, подожди, ты ляг, не отключайся, мы сейчас позвоним на «скорую», а ты со мной разговаривай, разговаривай, чтобы я слышал твой голос!

– Кто это «мы»?! – рявкнул Филипп.

– Мы, батя… Элька и я…

– Нет! Нет… – застонал Филипп. – Всё, кажется, останавливается сердце! Я не могу этого слышать, не могу, никогда мне так больше не говори! «Мы» – это мы с тобой, сына! Ты – мой и больше ничей, слышишь?

– Да, батя, да… Только ты не волнуйся, тебе нельзя волноваться! У тебя сердце…

– Да, у меня сердце! У меня сердце разрывается, ты мне его рвешь, топчешь ногами, ты делаешь мне больно! У меня инфаркт, а ты всё добиваешь своего старого больного отца и добиваешь!

– Батя, батя… – Митя, услышав страшное слово «инфаркт», снова разрыдался. – Нет, что ты говоришь! Ну, пожалуйста! Эля! – Прислонив телефон к боку, чтобы отец не услышал, он отчетливо, но негромко позвал девочку, которая отошла на приличное расстояние, но, услышав, что Митя как-то слишком возбужденно разговаривает с отцом, остановилась и прислонилась к закрытым чугунным воротам на въезде в старый двор.