В бутылке не осталось воды. В отчаянии швыряю ее через всю комнату. Не хочу, чтобы у меня были проблемы. Хочу поделиться своими страданиями, хочу поделиться ответственностью.

– Гвен, в анкете я написала, что эта книга – вымысел.

Гвен долго молчит, я даже отвожу телефон от уха, чтобы убедиться, что звонок не прервался.

– Знаю, – наконец произносит она.

– Это ты сказала, что эффект будет куда больше, если мы представим это как настоящую историю. А потом, когда я отказалась – потому что была бы настоящей мерзавкой, согласившись на это, – ты сказала, – тут я кошу под невежественную белокожую девушку, – тогда, может, назовем книгу творческим нон-фикшном, а не мемуарами? Чтобы я могла объяснить людям, что насилия не было, это была метафора скрытого проявления расизма, с которым я столкнулась, когда росла, и который причинял столько же боли, сколько и физическое насилие. – Возвращаюсь к гневному тону. – И я долбаная идиотка, раз согласилась на это из желания чуточку загладить вину, когда прекрасно знала, что никто из нас не поможет человеку, который предположит, что это правда, и я чертова мерзавка, которая согласилась сделать героя темнокожим, потому что ты сказала, что белокожего парня в черном районе легко отследить. Так что, Гвен, больше никогда не оставляй меня на целые сутки в подвешенном состоянии. Я заслуживаю падения, но ты, блин, тоже.

Кладу трубку, хотя, наверное, не стоило, я могла бы еще час ее попесочить, и то этого было бы недостаточно.

Плетусь в ванную и засовываю стакан под кран. И пока пью воду с привкусом алюминия, рассматриваю себя в зеркале. Боже, так сложно быть человеком. Восемь стаканов в день – неудивительно, что я выгляжу хреново, жизнь даже в лучшие дни невероятно требовательна. Отворачиваюсь от беспорядка, отражающегося в зеркале, и, притащившись обратно в комнату, падаю на кровать. В аэропорт нужно ехать лишь через несколько часов. Наверное, надо подняться и чем-то заняться. Воспользоваться тем, что я в Лос-Анджелесе. Сходить на экскурсию. Помедитировать на вершине горы. Съесть фриттату из яичных белков. Подумываю занавесить окна, но кровать словно зыбучие пески. Так и погружаюсь в сон, позволив манящему калифорнийскому солнцу состарить мое лицо.

* * *

Винс ждет меня у выхода на посадку на самолет Air France, сидит в очереди на регистрацию на моем огромном розово-золотом чемодане от Rimowa. Заметив меня, он встает с виноватым видом – знает, что я ненавижу, когда он обращается с моим багажом, как с креслом-мешком в комнате общежития. Запускает пальцы в волосы и улыбается – мол, застала врасплох.

– Я пытался тебя зарегистрировать, – говорит он. – Но это, видно, вопрос безопасности. – Нелепо смеется и откидывает прядь волос, которая даже не лезет ему в глаза.

– Разумеется, это вопрос безопасности. – Толкаю в его сторону небольшой чемоданчик на колесах, с которым прожила последние несколько дней.

Винс останавливает его ногой, розовые губы приоткрыты. Вижу, пока меня не было, он пользовался моим сахарным скрабом для губ.

– Детка?

– Нельзя за кого-то регистрироваться, Винс. Даже такому страшно красивому, как ты. – Ставлю ногу на перевернутый чемодан и, оперев о коленку сумочку от Fendi, роюсь в использованных билетах и обертках от батончиков в поисках кошелька. В моей сумочке никогда еще не было такого бардака. Я не из тех, кто принимает хорошие вещи как должное. С шести лет жила хорошей жизнью и все равно понимала, что это может быть временно.

Винс приседает и заглядывает мне в лицо.

Его волосы падают вперед, прикрывая испытующие проникновенные глаза. Именно таким он представлял себя на постерах театра Regal.

– Стеф, детка, ты в порядке?

Я перерыла все свои кредитки, медицинские карты и клубные карты Sweetgreen, но так и не нашла паспорт. Откидываю голову, и глаза наполняются слезами.

– Детка, – ласково воркует Винс, тянется к заднему карману и достает мой паспорт. – Ты это ищешь?

Я забыла паспорт, и Винс это предвидел. Поэтому перед тем, как отправиться в аэропорт, на всякий случай заглянул в ящик, в котором он хранится. Внезапно испытываю к нему невероятную благодарность. Я не могу не полететь в Марокко.

– Иди сюда. – Винс обнимает меня. – Понимаю, ты расстроена из-за ужина с режиссером. И много времени провела в разъездах. Ты устала.

Кладу подбородок на его плечо, вспомнив бармена, и сожаление накатывает так спешно и опасно, как внезапное наводнение, затопляя мое сердце. Сожаление не из-за того, что я люблю Винса и нарушила наши клятвы – это я давно преодолела, – а сожаление из-за того, что поступила так легкомысленно, когда в фасаде нашего брака уже столько трещин, а у меня закончилась шпаклевка.

– Я устала, – со слезами на глазах вздыхаю я. – Но еще мне страшно. – Это признание превращает слезы в настоящее рыдание.

– Но Гвен же сказала не беспокоиться, верно? – Винс кругами поглаживает меня по спине. – Это нормально для нон-фикшна.

– Это не нон-фикшн, Винс.

Рука Винса замирает между моих лопаток. Он отстраняется. Делает шаг назад. У него такой взгляд, будто он перевернул свой талончик на еду и обнаружил, что там истек срок годности. Мне не стоило удивляться, но все равно обидно. Мы когда-то любили друг друга. Наверное.

– Стеф, – стонет Винс, поднося руку к щеке – этакий отвлекающий маневр, вдруг кто-то подслушивает. В моей жизни-муравейнике, которую я выстроила из собственной слюны и дерьма, всегда кто-то подслушивает. – Господи. Ты все выдумала?

Смотрю в честные глаза мужа, демонстрирующие актерские навыки, которые он отработал в роли симпатичного парня в стольких пробах для канала CW, которые так и не прошел, что я потеряла счет. Испытываю к нему нечеловеческое презрение. Я могла бы поднять и вышвырнуть его за вращающиеся стеклянные двери, отправить в город толстяков, откуда он родом.

– Ах, – с жалостливым презрением говорю я, – бедный, невинный Винс. Еще одна жертва бессовестной лжи своей жены, изголодавшейся по славе. Ты, наверное, в шоке. В ужасе! Уверена, именно в таком виде ты и продашь меня TMZ, как только завершится развод и тебе придется искать мелочь между диванных подушек. – Складываю ладони в молитве. – Спасибо, мам, что перед смертью уговорила меня подписать брачный контракт.

Винс оглядывается. Да, пара, стоящая перед нами в очереди, подслушивает.

– Стеф, я действительно в ужасе. Ты соврала, что была жертвой домашнего насилия? Это ниже некуда. Даже для тебя, – театрально шепчет он.

Я фыркаю.

– Ты знал, что это дополненный нон-фикшн.

* * *

Книга является мемуарами до пятой главы. В шестнадцать я действительно слышала голос. Действительно сразу же подумала о плохом, как и большинство подростков, что появились ранние признаки шизофрении. Действительно была убеждена, что, если связаться с биологической мамой и узнать историю психического здоровья, можно как-то перехитрить гены.