– Кому не спится в ночь глухую? – Осторожно, чтобы не потревожить мадам Полину, подпоручик вылез из-под вороха шуб, угрюмо почесываясь, натянул сапоги. – Сказать? – Однако, вспомнив про конфексион «Элегант», подобрел и, кряхтя, принялся надевать шинель. – А вообще-то, ночной моцион не повредит, можно совместить приятное с полезным.

В полутьме подвала он казался неправдоподобно большим, похожим на былинного Микулу Селяниновича. Стараясь не шуметь, разбудили Паршина, мирно почивавшего в объятьях гимназистки, сунули в карманы револьверы, взяли «летучую мышь», пошли.

На кухне наслаждался жизнью огромный, рыжий, по всему видно, кладенный кот. Не испугавшись артиллерийской канонады, он преспокойно нажрался ветчины, сметаны, яиц, сала, прошелся по шкафам и полкам и теперь вальяжно развалился на мармите, не обращая на чужаков ни малейшего внимания.

– Эх, ты, – Граевский сразу вспомнил дядюшкиного любимца Кайзера, на душе у него стало нехорошо, тревожно, – двигал бы лучше к нам, в подпол, ловил бы крыс.

Откуда-то из глубин памяти, из бесконечно далекого детства ему вдруг пришли на ум слова из сказки: «Что же ты наделал, коток, серый лобок? Приедет зять, где будет сметаны взять? Поневоле придется зарезать козла да барана!» Помнится, это тетушка читала за ужином большую нарядную книжку, они с Варваркой замирали от восторга, а горничная совала им в открытые рты омерзительно приторную манную кашу на меду.

На улице было ясно, морозно и скользко, под ногами крошилась бугристая, хрусткая наледь. Бледный лунный свет лился на разрушенные дома, дымящиеся пепелища, вывороченные камни мостовых. Повсюду полыхали пожары, но их никто не тушил, казалось, весь город вымер. Правда, изредка все же попадались люди. Вихляющей походкой негодяев они тянулись к изувеченным домам, шмыгнув по-крысиному внутрь, тащили в темноту тюки с добычей и, торопясь, суетливо оглядываясь, возвращались. Жадность человеческая безгранична…

– Свежо, однако. – Паршин зевнул, зябко поежившись, сунул руки в карманы. – А черта ли лысого нам здесь надо? Куда это мы?

– Так, экскурсия по городу, Петя ведет. – Пожав плечами, Граевский обошел воронку от снаряда и, прикинув ее размеры, свистнул: – Товарищи, похоже, совсем спятили! Из шестидюймовых мортир шпарят, сукины дети.

Ему было все равно, куда идти, – на ходу меньше мыслей лезет в голову.

– Мы, Женя, встаем на путь разбоя и грабежа. – Страшила зверски оскалился и выразительно глянул на свой многострадальный сапог. – Терпение кончилось, будем брать конфексион «Элегант». Готовая обувь, все размеры.

В его голосе прозвучали мечтательные нотки.

– Давно пора. – Паршин воспринял шутку с неожиданной серьезностью, словно само собой разумеющееся, глаза его мрачно сверкнули. – Хватит изображать блаженных. По нынешним временам только и остается – экспроприировать экспроприаторов. Этому у товарищей стоит поучиться.

Граевский искоса взглянул на него, промолчал. Действительно, какие уж тут шутки – темная ночь, чужой город, трое только что с фронта, с наганами наготове.

Однако, как это часто бывает, первый блин вышел комом – «Элегант» они не взяли. На месте магазина остывала груда битого кирпича, обуглившихся досок, черных от сажи, покореженных листов кровли. Волей случая уцелел лишь фасад – скосившаяся вывеска «Элегант», дверь, запертая изнутри, и большая, усыпанная стеклами витрина.

Под бутафорской накренившейся пальмой, среди пустых коробок из-под обуви устроился огромный черный кот. Вытянувшись на боку, он залихватски подмигивал и держал в когтях рушник, на котором было вышито: «С Новым 1918 годом!». Кот был большим оригиналом – с оранжевым бантом, в жилетке, но без штанов, а главное – в сапогах. В сапогах!

– Погоди-ка, погоди-ка. – Еще не веря своим глазам, Страшила подошел к витрине и легко, кроша битое стекло, вспрыгнул под пальму. – Разувайся, дружок.

Новогодний кот был насквозь фальшивый – папье-маше, усы из проволоки, зато сапоги оказались настоящими – ярко-красные, из добротной кожи, тщательно прошитые хорошо вощеной дратвой. Строго говоря, это были веллингтоны, ботфорты на высоких каблуках с закрывающими колени голенищами, излюбленный фасон флибустьеров, разбойников и благородных авантюристов.

– Ну-ка. – Дрожащими руками Страшила снял драный сапог и, поправив портянку, натянул кошачий, забавно скроенный, но крепко сшитый, и лицо его расплылось в блаженной улыбке. – То что надо!

Размер был самый подходящий – и на ноге сидит как следует, и стелечку можно подложить, а главное – подошва без дыр. Что там ни говори, а один из ключиков от душевного спокойствия вместе с ложкой хранится за голенищем…

– Я вот что, командир, – Страшила натянул второй ботфорт, привыкая к каблукам, сделал пару шагов, – не пора ли ноги уносить? Сегодня товарищи без причины жарят фугасами, а завтра за здорово живешь начнут из маузеров шмалять.

Переобувшись, он стал похож на Людоеда из сказки братьев Гримм.

– Нам-то что, – прикрыв рот ладонью, Граевский зевнул и негнущимися пальцами вытащил из портсигара папиросу, – нас товарищи к стенке не поставят, по документам мы самая что ни на есть революционная солдатская масса. А вот форму одежды, господа, увы, придется сменить, и одними погонами не отделаться. Сукнецо-то на шинелях офицерское.

Он дотронулся до кокарды, матово белевшей на папахе, – по центру ли? – вздохнул. Было как-то паршиво и грустно, да и не выспался к тому же.

Словно стая волков, полагающихся лишь на чутье и удачу, они двинулись по улицам чужого, холодного города. Скоро на глаза им попалась лавчонка, комиссионная, если судить по загаженной голубями вывеске. Церемониться не стали.

– Ну что, обновим сапожки. – Крякнув, Страшила пнул рассохшуюся, давно не крашенную дверь, и та сразу подалась – язычок замка со звоном лопнул, засов, согнувшись, вышел из гнезда. Сонный бородатый мужичок, сторож видимо, при виде нагана посерел.

– Ладно, папаша, не переживай, мы скоро уйдем.

В самом деле, управились быстро. Покидали в наматрасник кое-чего из одежды, Граевский переобулся в высокие австрийские ботинки на резиновом ходу, Паршин же высмотрел довольно новый, на беличьих хвостах, жакет:

– Матильде, за любовь и верность.

Подумать только, рыжая потаскушка звалась Матильдой!

Больше здесь делать было нечего, и офицеры с добычей растворились в холодной мгле. Сторож долго и тупо смотрел им вслед, ему казалось, что он видит какой-то странный, полный жути сон.

– Поздравляю с боевым крещением. – Граевский на ходу вытащил папиросницу, сломав пару спичек, закурил. – Обычно начинают с грабежа, а к убийству приучаются после. У нас все наоборот.

Странное дело, он не испытывал ни малейших угрызений совести. На душе царило спокойствие, австрийские башмаки мягко пружинили при ходьбе, изъятые шерстяные носки приятно согревали ноги. Интересно, что чувствует волк, возвращаясь в логово после удачной охоты?