Яков прочитал прошение и понял беспокойство родителей. Он милостиво соизволил собственноручно отписать чете Овербери, сообщив, что посылает собственного лекаря присматривать за их сыном.

* * *

Сэр Николас чувствовал, что ему с женой удалось кое-что сделать, но когда он услышал, что его сын страдает от какой-то неизвестной болезни, естественной при подобных обстоятельствах, то еще сильнее захотел с ним повидаться. Он написал виконту Рочестеру, умоляя его получить разрешение для родителей посетить их сына.

Рочестер был тронут этим письмом и уже хотел ответить, что немедленно устроит встречу Томаса Овербери с родителями, но, прежде чем принять решение, посоветовался с Нортгемптоном.

Граф был более осведомлен, чем Рочестер, и к болезни пленника отнесся с подозрением. Возможно, Овербери также вскоре заподозрит, что внезапная болезнь, поразившая его, вызвана не естественными причинами, и тогда могут возникнуть серьезные неприятности. «Интересно, что еще задумала Франсис?» – размышлял Нортгемптон. Он был уверен, что она никогда не допустила бы естественного хода событий и что у нее гораздо больше причин опасаться Овербери, чем она дала понять даже ему.

Никоим образом родителям Овербери нельзя позволить видеть сына.

– Милорд, – сказал он, – Овербери болен. Он сидит в тюрьме несколько недель. Можете не сомневаться, что он затаил на вас злобу. Откуда нам знать, какую ложь он припас? Я слышал пересуды, что он сейчас в Тауэре из-за того, что ему известна какая-то мрачная тайна, касающаяся вас и смерти принца Уэльского. Клянусь Богом и всеми Его ангелами, Роберт, если подобные сплетни распространятся – хотя, как мы с вами знаем, это ложь, – они могут погубить вас. Тогда даже Яков не сможет вас спасти.

– Поверить не в силах, что Овербери мог так оговорить меня!

– Не мог, пока был вашим другом. Теперь же он – ваш враг, и нет врага опасней, чем тот, кто был когда-то близким и любящим другом. Овербери – опасный человек. Нет, Роберт, давайте покончим с разводом, а потом начнем разбираться с ним. Мы дадим ему свободу в обмен на обещание никогда не произносить о вас плохого слова.

– Но как же быть с его родителями? Что я им скажу?

Нортгемптон задумался.

– Что он очень скоро обретет свободу и что ему лучше сидеть тихо и не высказывать ничего, могущего повредить вашим планам. Вы не хотите говорить ему, как близко его освобождение, на случай, если на это потребуется несколько больше времени, чем вы надеетесь. Следовательно, пусть все идет своим чередом.

– Ну хорошо, если вы считаете, что это необходимо.

– Абсолютно необходимо, мой милый. Это важно для вашего будущего – вашего и Франсис. Поверьте мне, мое самое большое желание видеть вас двоих в счастливом браке.

– Тогда я напишу сэру Николасу и леди Овербери.

– Конечно. Они будут довольны.

– Другие тоже просят разрешения увидеться с ним. Некоторые из его родственников.

– Скажите им то же самое. Так будет лучше всего. И к тому же это правда. Ведь, как только разрешится дело с разводом, Овербери освободят.

Итак, Роберт написал то, что ему подсказали, и это было все, что получила чета Овербери и их обеспокоенные родственники.

* * *

Томас Овербери осознавал весь ужас своего положения. Он больше никогда не выйдет из Тауэра!

Бывали дни, когда из-за болезни он не мог четко мыслить, но за ними следовали другие, когда, несмотря на телесную слабость, ум его был ясен.

Почему его заключили в тюрьму лишь из-за того, что он отказался от назначения за границу? Разве это такой уж веский проступок? К тому же это произошло, когда он поссорился с Робертом из-за его порочной женщины!

Что кроется за его арестом? Какова настоящая причина?

Его перо всегда служило ему утешением, и теперь Томас им воспользовался. Он собирался записать все, что произошло с того дня, когда он повстречал Роберта Карра в Эдинбурге, и намеревался разослать копии своим друзьям. Вдруг кто-нибудь, прочитав записки, догадается, что же все-таки привело его в тюремную камеру Тауэра?

Эта идея вдохнула в него жизнь, и он почувствовал прилив сил.

Овербери написал письмо Роберту – длинное горькое письмо с упреками и обвинениями, где осуждал его за то, что он отказался от их дружбы ради дурной женщины. Томас сообщил ему, что написал отчет об их взаимоотношениях, о своих страхах и подозрениях и снимет восемь копий этого документа, который разошлет своим восьмерым друзьям. Овербери не верил, что Рочестер сможет отрицать хоть слово из написанного, и он хотел поведать людям о своих подозрениях, что его заключили в Тауэр, потому что он слишком много знал об отношениях Рочестера с этой злой женщиной, которая была его любовницей и которую тот хочет теперь сделать своей законной женой.

* * *

Когда Нортгемптон увидел письмо, которое Роберт показал ему, он приказал Хелвизу быть более бдительным, чем всегда. Восемь писем, которые пишет Овербери, должны быть доставлены ему, не попадая в руки адресатов.

Нортгемптон был очень обеспокоен. Развод, благодаря архиепископу Кентерберийскому, откладывался. Овербери становился подозрительным и агрессивным, хотя Хелвиз докладывал, что он с каждым днем делается все слабее.

Когда два лекаря, рекомендованные королем, осматривали Овербери, пришлось здорово поволноваться. Нортгемптон почувствовал огромное облегчение, когда они доложили, что узник страдает от чахотки, осложненной меланхолией.

Чувство справедливости Якова было поколеблено, когда он получил этот доклад. Овербери заключен в Тауэр по пустяковому поводу. Он разгневал короля резким отказом принять пост за границей, и Яков понимал, что, будь на его месте любой другой, его гнев был бы не столь продолжителен. Он видел что-то подозрительное в дружбе Роберта с Овербери и знал, что Овербери – человек умный. Суть в том, что король слегка ревновал Роберта к этому человеку. Вот почему он, по наущению Нортгемптона, поступил с ним более жестоко, чем заслуживал того его проступок.

Яков послал за знаменитым лекарем, доктором Мейерном, и попросил его сделать для Овербери все, что в его силах.

Доктор Мейерн посетил Овербери один раз, не увидел причин для сомнения в поставленном диагнозе (чахотка, осложненная меланхолией) и, поскольку в его намерения не входило тратить много времени на пациента, который был в немилости, поручил своему аптекарю Полю де Лобелю пользовать Овербери.

* * *

Каждое утро Франсис просыпалась от беспокойных снов. Она была так близко к достижению своих желаний, и тем не менее они легко могли стать недосягаемыми.

Франсис не могла выносить ожидания – оно выводило ее из себя.

При встрече в Хаммерсмите она открыла свое сердце миссис Тернер.

– Я начинаю сомневаться, столь же ли доктор Франклин искусен, как мы полагали, – жаловалась Франсис. – Прошло столько времени, а этот человек все еще жив!