Хорошо согласуются с этим и циркулировавшие в деревнях слухи о праздной жизни московских коммунистов. Так, один из жителей деревни Лыченица Алферовского сельсовета, ссылаясь на то, что он недавно был в Москве и поэтому знает текущую политическую ситуацию, рассказывал крестьянам, собравшимся из окрестных деревень: «Сами коммунисты сидят во дворце и там им хорошо»[410]. Похожие разговоры были зафиксированы в 1932 году в Зиновьевском сельсовете Котласского района. Там жители села передавади друг другу «новость» о том, что «в центральной партии в Москве был пир. Затратили много денег, много старых коммунистов вышли из партии»[411]. Примечательно, что по отношению к досугу представителей партии крестьяне использовали слова «дворец» и «пир», которые в языке пропаганды прочно ассоциировались с укладом правящих кругов дореволюционной эпохи. Представление о сибаритстве политической элиты царских времен переносилось жителями села и на современную жизнь. Иногда к этому образу праздных коммунистов, живущих за счет эксплуатации труда крестьянства, добавлялись и мазохистские нотки. Крестьяне считали, что их намеренно мучают колхозами, лесозаготовками и прочими «радостями» социалистического труда. В 1933 году среди членов колхоза «Победа» распространялись листовки под названием «Кривецкая правда», в которых весьма нелестно говорилось о политике партии в деревне: «Работайте колхозники, а все равно подохнете с голоду. Большевики выстроили арку, чтобы на ней вешались голодные колхозники»[412]. Похожее отношение к коммунистической партии можно обнаружить и в анонимном письме, поступипившем в редакцию «Крестьянской газеты»: «…Смотришь из сельсовета приходит бумажка 5 п. мяса нужно платить большевикам, так коровы то и не продал на хлеб, надо бить на мясо, да отдавать большевикам. Посмотришь крестьянину петля, а живодерам барство», — писал неизвестный автор[413]. Парадоксально, но мотив издевательства партийных боссов над простым человеком можно обнаружить и в анекдоте о жизни рядового коммуниста. «Был в одной парторганизации один рядовой коммунист, а остальные были портфельщики [выделено нами. — Н. К.]. И вот этого коммуниста посылали то на лесозаготовки, то на сплав, то на прорыв, то на разрыв и т. д. А этот коммунист все ходил, а в одно время пришел в парторганизацию и сказал “возьмите мой партийный билет, довольно поиздевались”»[414]. В этом образе рядового коммуниста легко увидеть черты той жизненной ситуации, в которой в 1930-е годы оказалось большинство сельских тружеников.

Еще одним признаком, отличавшим коммунистов от обычных членов крестьянского сообщества, согласно оценкам представителей последнего, было мнение, что «партийцы» используют свою принадлежность к партии в корыстных целях. Поскольку местные партийные кадры из числа сельских активистов, как правило, принимали самое непосредственное участие в коллективизации и раскулачивании, то не удивительно, что крестьяне обвиняли их, как и представителей сельсоветов, в присвоении «кулацкого имущества». В частности, на то, что местные партийцы проводили «ликвидацию кулачества в пользу себя», указывала А. М. Шестакова в своем письме в Кич-Городецкий райком ВКП(б)[415]. О том, что местная партийная активистка М. Корина гуляет в «кулацкой шубе», сообщалось в анонимном письме из деревни Устье Вожегодского района в ЦК ВКП(б)[416]. О присвоении «кулацкого имущества писала в своем письме беднячка Е. П. Корельская из деревни Климовская Холмогорского района. По ее сведениям, местный «партиец» Нагинов, являющийся членом комиссии по раскулачиванию, во время проведения кампании «взял себе часы ручные без всякой оценки, женскую шубу, которая стоит пятьсот рублей, а он оценил 170 руб.» В качестве примера для местных партийных работников Е. П. Корельская приводила В. И. Ленина: «Вот еще скажу вам, партийцы не должны ничего покупать из кулацких вещей, а не то бесценно брать, вот Ленин не стремится хорошо жить, одевать лисьи шубы»[417]. Партработники использовали и другие, неправильные с точки зрения крестьян, способы обогащения: «Имеем такие факты, что партийцы покупая заем его продают», — говорили крестьяне в Вожегодском районе[418]. О подобных и иных финансовых операциях местных партработников рассказывал в своем письме в краевую контрольную комиссию ВКП(б) житель деревни Шипицыно Котласского района Козловский. В частности, он сообщал, что местный партийный функционер Мелентьев собрал с колхозников из близлежащих колхозов «Заря», «Север», «Объединение» по подписке на 4-й заем индустриализации сумму не менее 1000 рублей, однако облигаций подписчики так и не увидели, несмотря на то что ко времени составления письма уже прошел первый розыгрыш тиража. Помимо этого, автор письма отмечал, что названный партиец «берет [в колхозе. — Н. К.] себе продукты сколько пожелает». Также поступает он и в кооперативной лавке, ничего не платя за полученные товары[419]. Таким образом, согласно представлениям крестьян Севера, членство в партии в 1930-е годы открывало дополнительные возможности для личного обогащения.

Особенно раздражало крестьян, когда члены партийной организации в своей повседневной жизни нарушали декларируемые ими же принципы «классовой» этики: наряжались в лисьи шубы, обзаводились родней среди прежних «зажиточников». Образ погрязшего в кулацкой родне партийца рисует в своем письме в газету «Правда Севера» колхозник Скорняков из Красноборского района. Главным «героем» письма является заместитель секретаря райкома ВКП(б) Клейцев, который, по словам Скорнякова, по причине «притупления классовой бдительности» женился на дочери кулака. Скорняков рисует картину полного морального разложения «партийца», который, поселившись в доме тещи, якобы всецело попал под влияние «нетрудовых элементов». По-видимому, Клейцев помогал своей теще решить ряд юридических проблем (сделка с продажей половины дома, восстановление в избирательных правах), в результате чего последняя «козыряла» перед колхозниками: «…я теперь никого не боюсь, у меня зять ячейка». Разложение коснулось и личной жизни партийца, пишет автор письма: «Личная жизнь Клейцева известна многим, так как его теща болтает среди родни. Вот и партийцы не лучше нашего брата и пьют и пульку играют»[420]. Показательно, что в данном случае, чтобы подчеркнуть аморальность Клейцева, Скорняков не выделяет его из общей массы жителей села, а наоборот, как бы уравнивает его с другими крестьянами. В таком случае (если учесть, что Клейцева он стремился представить как своего рода аномалию, как «чужого» среди «своих») можно предположить, что для крестьянских представлений о членах партии было характерно отделение их от рядовых членов крестьянского сообщества, понимание их особого статуса в деревне как носителей власти. Последнее вполне объяснимо, если учесть характер тех властных полномочий, которыми наделялись, с точки зрения крестьян, члены коммунистической партии.