Важно посмотреть, как крестьяне расставляли акценты во взаимоотношениях между партийной организацией и другими институтами, претендующими в 1930-е годы на осуществление властных полномочий в деревне: сельсоветом и правлением колхозом. Отношения партии и сельсоветов становились особенно очевидными в деревне во время кампаний по перевыборам местных советских органов. Выборы проводились под пропагандистский шум о не допущении в советы кулаков и прочих нетрудовых элементов. Применялись и меры административного воздействия. В 1930-е годы перевыборы в советы становятся, по сути, псевдодемократическим фарсом, и, конечно, крестьяне это понимали: «Опять шум разводят о перевыборах. Все равно коммунисты кого-нибудь пришлют или из местных лодырей назначат», — говорил житель Печниковского сельсовета Каргополь-ского района Андрушин[421]. Иногда крестьянское недовольство выражалось в лозунге «советы без коммунистов», который являлся очевидной инверсией официальных деклараций[422]. Важно, что первенствующая роль при осуществлении перевыборов в советы признавалась крестьянами за коммунистической партией. Примерно в том же ключе крестьяне оценивали роль партии в колхозах. Так, на различные виды административного давления жаловались в партийные инстанции сами председатели колхозов. В этом отношении весьма показательно письмо в Центральный комитет ВКП(б) П. Е. Бардеева, бывшего председателя сельхозартели им. Калинина из Вожегодского района. В основе этого обращения лежал острый конфликт между Бардеевым и парторгом Анушковым. Сложно сказать, что стало его причиной, однако каждый приезд Анушкова в колхоз заканчивался для Бардеева понижением в статусе. Сначала он был снят с должности председателя, а затем исключен из состава правления колхоза. Важно подчеркнуть, что в этой ситуации Бардеев не мог даже сослаться на мнение рядовых колхозников, которые, по его же словам, безропотно поднимали руки за вносимые Анушковым предложения[423]. В другом случае действующий председатель колхоза «Октябрь» Великоустюгского района М. П. Марков рассказывал, как вербовщик Соковцев, используя свой партийный билет, завербовал на сплав почти всех его колхозников, поставив тем самым под удар проведение посевной кампании[424]. В том же духе высказывались и рядовые колхозники. Так, Е. А. Дурягина из Кич-Городецкого района описывала ситуацию, когда местный парторг разъяснял крестьянам, каких телят из приплода нужно отдавать в колхоз, а каких оставлять себе[425]. О взаимоотношениях партячейки и колхоза писала и К. П. Шевдина в своем письме в Севкрайком ВКП(б): «Мы правление не можем противоречить партячейке»[426]. Именно парторганизация, по мнению крестьян Русского Севера, являлась доминирующим властным институтом в деревне, члены партячейки в глазах крестьянства обладали наиболее действенными властными полномочиями.

Крестьяне активно обращались в партийные структуры с жалобами на самые различные организации: сельсоветы, районные органы власти, милицию, потребкооперацию. Очевидно, что административные полномочия партии воспринимались крестьянами как довольно широкие, если учесть, что они считали, что партийные органы могут вмешиваться в работу самых различных инстанций — если судить по содержанию крестьянских обращений «во власть». Особо следует подчеркнуть, что среди этих обращений сравнительно много и жалоб на партийные организации и отдельных членов ВКП(б). Вероятно, крестьяне вполне осознавали, что на членов партии лучше всего жаловаться в организации самой партии. Эта направленность крестьянских петиций свидетельствует о том, что для образа коммунистической партии, как ее представляли крестьяне, были характерны черты закрытости.

Закрытость и исключительность, претензия на особый статус членов партии были присущи и самосознанию деревенских коммунистов. Это нередко сквозило в выступлениях членов низовых партячеек, ратовавших за проведение закрытых партсобраний. В частности, критикуя практику открытых партсобраний, коммунист Берданни-ков из деревни Верхние Матигоры Холмогорского района говорил следующее: «На таких собраниях смазывается партийная самокритика. Когда закрытое собрание, тогда друг друга мы лучше покритиковать можем»[427]. Обособленность коммунистов выражалась и в их претензии на лучшее место под солнцем. Например, кандидат в члены ВКП(б) Е. И. Иутин из Кубино-Озерского района, недовольный тем, что его отправляют на лесозаготовки, в 1932 году обратился к И. В. Сталину с просьбой о более подходящей для его статуса работе. Полуграмотный самоучка, он писал вождю: «Я мог бы работать и участвовать как таковые, как тов. Балаев, секретарь Несвойской организации. Дали [бы] мне место и соответствую [должность] как кандидат я располагаю, что можно перенести членам партии»[428]. Примерно ту же мысль, только более грубо, выразил коммунист Я. И. Кондратьев: «На х… ли мне партийный билет, если не созданы условия для работы»[429]. Впрочем, внутри партийной организации подобного рода проявления представлений «партийцев» о самих себе оценивались как «рвачество» или «шкурничество». С точки зрения официальной идеологии, рядового коммуниста от простых смертных все же должен был отличать более высокий уровень сознательности.