Включите компьютер – это, пожалуй, перебор, но, надо отдать должное, он поймал ее уже на пороге.

– А вторая проблема?

– Что, если он не переезжает непосредственно из пункта А в пункт Б? Прия и Дешани прожили в Бирмингеме лишь четыре месяца, а в Чикаго – меньше трех. Они не единственные, кто так живет.

Эддисон бросает на стол пустой контейнер.

– Тогда как же мы его найдем? Как найдем, если он чертов призрак?

– Если б я знала, разве мы здесь сидели бы?

Ярость клокочет под кожей, рвет когтями мышцы. Ярость и страх. Сегодня после полудня Вику позвонила Дешани; спросила, что делать Прие, если мерзавец приблизится к ней. Не зная, что сказать, Вик посоветовал сохранять спокойствие, отвлечь его разговором и позвать на помощь. Они знают, что мерзавцу нужна Прия, но для чего?

Он убил, оберегая ее, но он же ее самая большая угроза.

– Идем, – говорит вдруг Рамирес и поднимается из-за стола.

– Мне надо…

– Компьютер делает свое дело и оттого, что ты на него пялишься, быстрее работать не станет. Обещаю, что позволю тебе вернуться, но сейчас – идем.

Видя, что Эддисон не проявляет должной, по ее мнению, живости, Рамирес выхватывает из-под напарника стул и толкает его самого к двери. В последний момент Брэндон спотыкается и тем спасается от встречи с дверным косяком.

– Прекрати. Я уже встал и иду, – возмущается Эддисон.

Вместо ответа она берет его за локоть и тащит за собой к лифту. В конце концов они оказываются в спортзале, пол которого уложен толстыми матами. Одна стена выложена тяжелыми мешками. Мерседес указывает на них.

– Вперед.

– Рамирес…

– Эддисон. – Она отпускает его локоть и складывает руки на груди. – Ты устал, вымотался. Ты зол, тебе страшно, у тебя путаница в голове, ты не способен думать логически. Ты упускаешь очевидное и закапываешься все глубже, отчего толку мало. В таком состоянии, как ты сейчас, уснуть не получится – так что давай, бери мешок и выбей из него всю дурь.

– Рамирес…

– Вперед. Врежь ему.

Брэндон бормочет что-то насчет командирш, сующих нос куда надо и не надо, но она только ухмыляется, и он сдается и идет к мешкам. Закатывает рукава, принимает исходную стойку и… смотрит в никуда.

– Черт тебя дери, Эддисон! Включайся! Бей!

Он бьет, и с первым же джебом тугая, скручивающая внутренности пружина лопается. На мешок обрушивается град удар. Эффективность и точность не важны; он колотит и молотит со всей злостью, всей силой, всей жестокостью. Мышцы протестуют против внезапной активности, но Брэндон не замечает боли и полностью сосредоточен на движении подвешенного мешка и выборе места, в которое должен попасть кулак.

Мало-помалу движения замедляются, а потом Эддисон и вовсе останавливается, прислонившись к мешку и тяжело дыша. Руки пульсируют болью, и он даже немного боится посмотреть на незащищенные пальцы. С другой стороны, Брэндон действительно чувствует себя лучше: более собранным и сосредоточенным.

Рамирес берет его левую руку и осматривает костяшки пальцев.

– Ничего не сломано, – мягко говорит она. – Синяки и припухлости не помешают, а содранная кожа осталась на мешке.

– Ты почему не напомнила, чтобы я обмотал кулаки?

Мерседес тянется за другой рукой и вместе с тем смотрит на него из-под ресниц.

– Мне показалось, тебе нужна боль.

Ответа у него нет.

– Идем, перевяжем твои раны. У тебя дома есть чем сменить перевязку завтра утром?

– Кое-что есть. Чего нет, куплю… – Эддисон умолкает, словно потеряв от усталости нить мысли. Рамирес ждет, задумчиво глядя на напарника. – Как думаешь, много ли вблизи Хантингтона мест, где продают георгины?

– Что?

– Георгины. Вообще-то их не так легко найти. Когда в прошлом году убили Джули Маккарти, мы целую неделю искали, откуда взялись ее георгины. Флористы держат их нечасто.

– О’кей.

– До сих пор мы пытались играть в догонялки, а почему бы не попытаться его опередить? Если он хочет дойти до конца списка, то должен отыскать где-то георгины. А не попробовать ли связаться со всеми флористами…

– Со всеми флористами в штате? Эддисон, это…

– Согласен, список большой, да; так составим список, возьмем агентов, технических работников да ребят из академии, и пусть звонят. Цветы при доставке всегда свежие, значит, он покупает их за день, самое большее за два. Продажа цветов более редких и запоминается лучше. Может быть, нам даже удастся получить фотографию покупателя георгинов или составить словесный портрет по показаниям продавца.

– Ну… Вообще-то идея не такая уж плохая, – соглашается Мерседес. – Хотя заниматься этим должна бы Ивонна.

– Что?

– Даже получив от нее инструкции, мы с такого рода поиском можем не справиться. Масштаб слишком большой.

– Хорошо, тогда…

– Вызывать ее на работу в четыре часа утра мы не будем, – твердо говорит Рамирес. – Сначала займемся твоими руками. Потом поднимемся наверх и запишем все это, чтобы в подходящее время ввести Вика в курс дела и получить добро на привлечение Ивонны к сверхурочной работе. И только потом вызовем саму Ивонну. Ты уже знаешь, что будешь делать до звонка Вику?

– Буду делать, что скажешь, а не то ты заставишь меня пожалеть, да?

– Вот видишь, mijo? – Она берет его под руку и тянет к двери. – Ты уже соображаешь лучше.

Ее зовут Эми Браудер, и она – Божий дар. Ты беспокоился из-за Прии. Ты уже уехал из Бостона – больше шести месяцев ты в одном месте не задерживаешься, – но когда вернулся с визитом, Прии там не было. Времени, чтобы найти девушку, понадобилось немало. В конце концов ее имя всплыло в одном журнале как имя финалистки конкурса на лучшую фотографию. Ты сразу же отправился в Сан-Диего – убедиться, что она в порядке.

Но Прия не в порядке. Да, она по-прежнему та же хорошая девочка, какой ты ее помнишь, но ее тепло ушло, ее свет погас. Она такая хрупкая, такая одинокая…

А потом она находит Эми.

Будто зачарованный, ты наблюдаешь, как Эми терпеливо вытягивает Прию из ее боли, щебеча с ней на французском и пританцовывая вокруг нее на ходу. Иногда буквально – она такая грациозная, Эми, и проводит так много времени на занятиях… Даже по дороге из студии поздно вечером, едва держась на ногах от усталости, она выглядит такой счастливой, такой влюбленной в танец, что ты не можешь отвести глаз.

И ты видишь, как Прия начинает расцветать, улыбаться, иногда даже смеяться и говорить о французском кино, опере и балете.

Эми знакомит Прию с мальчиком, который берет у нее уроки, и ты сразу видишь, что парнишка влюблен в нее по уши. Ты не винишь его, но внимательно наблюдаешь, чтобы, если понадобится, вступить самому. Однако такой нужды не наступает. Прия знает, чего сто́ит, знает, что значит быть хорошей, и не поощряет мальчика, не дает ему ни малейшего повода, не позволяет даже сидеть ближе, чем положено, и не принимает приглашений погулять.